Мальчик, который упал на Землю
Шрифт:
– Ну как, мам, – воскликнул он жизнерадостно, – ты осуществляешь свою мечту?
От непоследовательности этого вопроса я аж подавилась.
– Мам, я вот еще что хотел с тобой обсудить... – Мерлин понизил голос и глянул на меня искательно.
Мысленно я препоясала чресла, ожидая серьезного допроса о его диагнозе, ограничении свободы или отсутствующем отце.
– Да, милый? – мрачно ответила я.
– Скажи, ты что предпочитаешь – цветастость или цветистость?
Такого вопроса мне точно никогда не задавали. Небесно-голубые глаза, удивленный, пытливый взгляд, белые кудри, рубиновые губы – ангел-Мерлин будто выпал с полотна Боттичелли.
– Цветистость, –
Чтобы отпраздновать нашу цветистость, я разрешила нам слопать спагетти болоньезе прямо у телевизора. Но стоило мне ощутить хоть какую-то цветастость жизни, одним нажатием кнопки на пульте я опять оказалась в пучине отчаяния. Низкий соблазнительный голос Пудри Хепберн просочился сквозь телеэкран и опутал всю гостиную. Вот как эта мужекрадка стреножила свою жертву. Я глянула в телик: фигуристая гадюка змеилась вокруг своего успеха – каждой жилой высокобелкового, безуглеводного, насиликоненного, изысканно-бордельного тела. Для услаждения мужской аудитории она соблазнительно слизнула крем-фреш с наманикюренных пальчиков, после чего провела языком по домашней колбаске. «Теперь добавим soupзon пошлых намеков, щепотку double entendre [28] , перемешиваем, пока не забулькает».
28
Soupзon (фр.) – самая малость, капелька; также – подозрение, предположение. Double entendre (фр.) – двусмысленность, в том числе – пошлый намек.
Меня тошнило смотреть, как она хлопает ресницами – густыми до того, что в них заблудится амазонское племя, – и взбивает чашки лифчика. Взбиванием лифчика – своим фирменным тележестом – Пудри обеспечивала себе неотрывное внимание мужской аудитории. Она демонстрировала очередную гурманскую стряпню, а я хмуро изучала содержимое тарелки у себя на коленях. Оно смотрелось так, будто его уже разок съели. Мне, понятно, оставалось выбраться в город, пройтись по улицам и улечься в любой меловой контур на асфальте – какой точнее подойдет.
Когда я сообщила учительнице Мерлина, что не смогла найти ему места в спецшколе, она улыбнулась моему сыну:
– Ну и здорово. Я бы не хотела его отпускать.
Но улыбка у нее получилась довольно вялая и сдержанная. Как и многие вокруг, она уставала от Мерлина, будто он был доброкачественно радиоактивен.
– Вы не думали про обучение на дому? – заискивающе и с легким отчаянием спросила она.
Когда Мерлин, играя в футбол, сломал руку – увы, не себе, а школьному забияке, который поклялся отомстить, – я поняла, что из школы его надо забирать, любой ценой. И засела за свои банковские выписки.
Я учу английскому, и с математикой у меня нелады. Половину времени я ломала голову над сложением, половину – над вычитанием и половину – над делением. Еще ребенком я боялась таблицы умножения больше, чем оборотней. Но даже такому математическому олуху, как я, было очевидно, что свои финансы на частное образование я натянуть не смогу. Как бы поднять быстрых денег? Жизнеспособных вариантов было всего два: податься на панель или обчистить банк. Я, понятное дело, могла заработать состояние на демонстрировании своих купальников, но отказалась от этой затеи: убьюсь на эпиляции. Эх, если б можно было торговать сарказмом... Я бы разбогатела, как Крез. Может, попросить у себя в школе аванс? Скажем, лет за десять вперед. Мама высадила последние страховочные
Глава 5
Моя семья и другие чужие
Мать Джереми оглядела наши пыльные плинтусы, задрапированные паутиной электрические патроны и небольшой селевой сход крошек вокруг тостера с высокомерным презрением маркизы, навещающей зачумленную холопью хибару. Хотя Вероника из тех поваров, кто тушит овощи примерно с месяц, стоило мне предложить ей магазинное, а не домашнее печенье, брови у нее взмыли к небу в презрительном отвращении. В присутствии моей бывшей свекрови я и всегда-то чувствовала себя Гаврошем, а теперь и подавно.
Последний раз мы с Мерлином видели ее шесть лет назад. Когда диагноз подтвердили, прапредки Мерлина по отцовской линии категорически утеряли к нему всякий интерес. Аутизм – неизбывный дефект. Бофоры – это вам не очаровательные эксцентрики, не любители копченой селедки, не открытые всем ветрам занимательные богатые франты с комическими зачесами, которые некогда навыигрывали бойскаутских шевронов по нижепоясному ориентированию. Не-не. Это непрошибаемые урожденные цари, социальные дарвинисты, поселковые джентльмены, вскормленные на густом да нажористом супе с потрошками, на пареном горохе и убоине, и собственный варикоз им – декор матери-природы, и начхать, что езда по мощеным улочкам соседней деревни с матерью Бэмби, примотанной к багажнику джипа, навсегда покалечит психику местной детворы.
Ни разу в жизни я не ела я их доме того, что они сами не вырастили, не загнали, не изловили, не подстрелили, не ощипали, не нафаршировали или не зажарили с домашними травами и потом не счистили с костей. Они выбраковывали нещадно. Избавлялись от некондиции в помете. И никаких соплей. Дерек Бофор – натура настолько же нежная и любящая, как кусок окаменелой древесины. Поэтому, когда после развода мы с Мерлином оказались ампутированы, как раковая опухоль, у меня не было никакого шока. Но сейчас моя бывшая свекровь, разглядывая десятилетнего Мерлина, учуяла, что некоторые ее гены и впрямь бормочут в его крови. В мальчике явно звучало генетическое эхо Джереми, и ее это потрясло. Хоть и блондин, Мерлин был бонсаи-копией Джереми – стройный, высокий, косматый и с теми же люминесцентно-голубыми глазами.
Мерлин заговорил первым:
– Ну не поразительно ли, что ты – моя бабушка?
И одарил ее улыбкой зубастой невинности.
Вероника (более известная в моей семье под именем «Хавроника» – за ее непроходимую тупорылость) выдавила ему сиропную улыбку:
– Здравствуй, милый.
– Ой, ну вот зачем эта вульгарная ухмылка? – Мерлин поморщился. – Пожалуйста, не улыбайся мне так! Это меня нервирует. Раболепная прямо. Фу!
Он прикрыл лицо, будто прячась от лучей смерти, выпущенных в него из научно-фантастической пушки.
Наступил Вероникин черед ужасаться. Она вся побагровела, будто ее ошпарили.
– Мерлин, может, пойдешь попишешь циферки?
Мой занятный сынок взял моду часами записывать результаты крикетных турниров. Он выучил карьерные перемещения каждого игрока, каждый выигрыш, промах и счет каждого матча, когда-либо сыгранного на планете. Он был точен, как компьютер, – но не мог определить время по часам. Моя бывшая свекровь ошалело смотрела, как я вывожу Мерлина в коридор, где он забирается в бельевой шкаф. Я закрыла за собой дверь комнаты и повернулась к ней.