Мальчик, который видел демонов
Шрифт:
– Если вы позволите задать такой вопрос, я хочу знать, при каких обстоятельствах он ушел из жизни Алекса?
Она качает головой, рука прижата ко лбу. Я присаживаюсь на корточки рядом с ней.
– Синди, – говорю я, касаясь ее руки. – Поверьте, я задаю эти вопросы только для того, чтобы помочь Алексу.
Она опускает руку, сверлит меня взглядом сердитых, горящих глаз.
– Вы подумаете, что у него не все дома.
– Нет, – уверяю я. – Но он упоминал, что видит тех, кто вроде бы может причинить ему вред.
Ее
– Кто-то хочет причинить ему вред? В театре?
– Алекс заявляет, что у него есть лучший друг, его зовут Руэн. Несколько раз во время наших бесед Алекс становился агрессивным и утверждал, будто этот Руэн злится. Вы когда-нибудь видели какие-то отметины на его теле, травмы?
Глаза Синди превращаются в щелочки.
– Я никогда не била его, если вы клоните к этому.
– Я думаю, что, возможно, Алекс причинял вред Алексу, – мягко объясняю я.
Она всматривается в мое лицо, в глазах боль и замешательство.
– Почему вы мне это говорите? Зачем он причинял себе вред?
Я колеблюсь, помня о том, что у нее на руках сотни шрамов: она столько раз наносила себе раны, однако до нее не доходит, что Алекс может следовать ее примеру. И тут, словно читая мои мысли, Синди проводит ладонью по предплечью другой руки, на котором солнечный свет заливает серебристые реки шрамов.
– А если он говорит правду? – спрашивает она, и ее губы дрожат. – Я хочу сказать, Алекс не стал бы этого делать. Зачем? Он такой талантливый, и умный, и храбрее меня. – Она поднимает на меня глаза. – Он не стал бы этого делать.
– Если Алекс видел, как вы вредите себе, велика вероятность, что он поступит так же.
Мои слова носятся по палате, эхом отражаясь от стен. С губ срывается долгий, отчаянный крик. Мне требуется секунда или две, чтобы сообразить, почему кричит Синди: она никогда, никогда не задумывалась над тем, как отражаются на Алексе ее самоповреждения.
Я иду к столику, чтобы взять коробку бумажных салфеток. Она достает одну дрожащей рукой и подносит к глазам.
– Позвольте мне повидаться с ним.
Алекса привезли в клинику в тот же день. Я спросила Синди, не станет ли она возражать, если я останусь и понаблюдаю, как они будут проводить время вместе. Я ожидала, что она поинтересуется зачем, но, похоже, моя фраза о возможных самоповреждениях Алекса вышибла из нее все возражения. Мне хотелось сделать все возможное, чтобы получить сведения, необходимые для ответа на самые важные на текущий момент вопросы: есть ли связь между Руэном и Синди? Или между Руэном и отцом Алекса? Связана ли эта галлюцинация Алекса – и, если на то пошло, его состояние – с каким-то инцидентом в прошлом?
Здание взрослого психиатрического отделения располагается на одной территории с Макнайс-Хаусом и окружено широкой зеленой лужайкой с клумбами, на которых высажены яркие цветы. От внешнего мира оно отгорожено высокими елями и теплицами с растениями в горшках и кадках и овощами. Их выращивают пациенты. Одна из медсестер предложила Алексу и Синди прогулку на свежем воздухе – намекая, что я обеспечу необходимое медицинское сопровождение, так что я взяла три куртки и зонт, на случай, если тяжелые серые облака прольются дождем, – и выпроводила нас за дверь. Синди хотелось показать Алексу плоды своих трудов на занятиях по садовой терапии, поэтому мы направились к теплицам.
Я позволила Алексу и Синди идти чуть впереди, отметив, как мальчик ведет мать под руку. Много раз он клал голову ей на плечо. Чувствовалось, что эти двое искренне привязаны друг к другу и отношения у них добрые и доверительные: Алекс щекотал Синди, заставляя ее смеяться, а та, вырываясь, стучала его по голове, но осторожно, чтобы не причинить боль. Они были почти одного роста, хотя Синди на его фоне казалась тростинкой, косточки на ее лодыжках и запястьях выпирали белыми кнопками. Я обратила внимание, что походка у них одинаковая.
Мы добрались до одной теплицы, заполненной помидорными побегами и подвешенными к потолку корзинами, в которых росли лобелии. Алекс и Синди остановились около унитаза, который кто-то наполнил ярко-желтыми нарциссами. Синди помахала мне рукой, предлагая присоединиться к ним.
– Я выиграла приз, – сообщила она. Ее лицо сияло. – Впервые в жизни.
– Где ты добыла унитаз, мама? – спросил Алекс, оглядывающий разбитую заднюю часть унитаза и удивленный его полным несоответствием другим цветочным горшкам.
– Неважно, Алекс, – ответила Синди, посмотрев на меня. И я понимала, что она жаждет поделиться своим достижением. – Вы умная, правда? Можете объяснить, что я сделала?
Я оглядела это произведение искусства, обратила внимание на бессистемное расположение нарциссов в компосте, хотя плотность стеблей и яркость цветков свидетельствовали о том, что за цветами тщательно ухаживали. Хороший признак. Заметила я и слово «надежда», которое она написала на ободе унитаза.
– Что ж, вы выразили этим важную мысль. – Я подмигнула Алексу. – Даже находясь в канаве, можно стать чем-то прекрасным.
Синди радостно вскрикнула:
– Видишь, Алекс? Я же говорила тебе, что она умная. Нарциссы символизируют надежду. Я подумала, что посадить их в унитаз будет поэтично. Их вырвали, а мне не хотелось, чтобы такую красоту отправили на помойку.
На лице Алекса отражалось отвращение.
– Но это же унитаз, мама. Это противно.
Когда мы направились к зданию психиатрического отделения, Синди обняла Алекса за плечи и наклонилась к его голове, а он обнимал ее за талию обеими руками. Оба шагали все медленнее, и в какой-то момент, чтобы не врезаться в них, мне пришлось притворяться, будто достаю из туфли попавший туда камешек.