Мальчик по имени Коба
Шрифт:
Пролетарские философы перешагнули плетень революции на словах. Зубы их стучали и сильно бились и от испуга, и от же-лания служить революции. И порешили они не просто идти в народ, а создавать рабочие кружки. И стали выжидать своего часу. Для начала связались с Калининым и Аллилуевым –рабо-чими из железнодорожных мастерских, которые походили на подворье поместья средней руки.
А поле революции было еще пусто. И незасеяно ни чьими костями. Кости,правда,были. Но это были кости единиц, которые боролись в страшном одиночестве с царизмом, способствуя воз-никновению тайных предприятий следующих поколений. Де-ревья и кустарники русских легальных и тайных обществ, вьющимися змеями спадали на бурьян неграмотности и необразованности российской деревни и любопытствующего в своей невинности рабочего класса, сад воображения которого был страшно запу-щен. Казалось, что стоит очистить это воображение от лишних трав и мусора, и вот, вырвавшись из бурьяна сорных идей, прямо вот так, прямо вот так сразу,перед рабочим классом встанет само сознание во всей его красоте. И они, рабочие и крестьяне, положат свое имущество и даже жизнь на борьбу с царизмом. И Коба,которого воспитывали в семье побоями, кото-рого угнетала система извечного подобострастия и послушания в училище и семинарии, уже сам отчетливо видел себя во главе революции. И нужно-то совсем немногого. Очистить бурьян сознания от сорняков у рабочих. Не оступаясь, передавить буржуазных кро-тов, вырывая с поля капитализма застаревшие корни человечес-ких суеверий, и вот уже зримо видна заря революции. И верба новой жизни распутится первой зеленью на Пасху человеческого счастья, которому нет конца. Потому что оно рядом.
И в этот момент Коба ощутил себя свободным и от своего до-машнего очага,от Кеке с ее непрерывными молитвами,с ее веч-ными страхами за его жизнь,с ее постояннными заботами о нем, Сосо,первом и единственным ее сыне,через которого она прод-левает жизнь их семьи. Коба ощутил себя свободным от всего, всего, что связывало его с какими-то когда-то и где-то близкими ему друзьями. Он был свободен от училища и его наставлений. Наконец, и он почувствовал это вполне,он свободен от этого ужасной семинарии, о пребывани в которой уже и не могло быть никакой речи. Поскольку вся его жизнь принадлежала революции до конца. Так как эта революция была просто им самим. В нем самом бушевали страсти ненависти ко всему, что могло его угнетать, унижать.
И в нем уже зарождалось то удивительное чувство в такой мере свободного человека, когда сама свобода,-это,когда свободен он сам от всех и всяческих обязательств перед кем бы то ни было. И когда никто ему не может ничего навязать. Поскольку он,наконец,сам понял,что свобода – это,когда свободен ты. А все остальные могут и не быть свободными от каких бы то ни было обязательств. Но такой свободы в реальной жизни он еще, конечно же, должен достигнуть. Но это единственный путь к свободе. Потому что он будет руководить массами. А для этого нужно учиться такому руководству. Не спеша,но упорно. Не сразу,но постепенно. Не заскакивая вперед, но ожидая своего часа. Подготавливая людей, которые будут верить ему. И тогда они построят все вместе свободу для большинства. И куски его жизни как куски сюртука останутся на прожитых годах. И верба революции поклонится ему до земли. Главное,-не брести по жизни бесцельно. Главное не плестись в хвосте событий. Главное всегда быть рядом с горными орлами революции. И слова эти раз-давались у него в ушах, в теле, в каждой клеточке его естества. Они становились его душой.
Дверь старой жизни,сорванная с петель, уже не держала его в своих цепких объятиях. И каменная крышка гроба семинарского здания уже не тяготела над ним. Новая нечистая сила металась в нем,вылизывая своими ветрами все прошлое молитвословие, дер-жалось в воздухе паутиной скорпионьих жал,выкрикивая крики новой бесконечной свободы той жизни, где рай есть ад, в кото-ром пытает себя человечество. И новая свобода как серебро луны отливает чистотой и невинностью.Но впереди сгущается чернота.
А здесь уж как хотите,так и думайте! То ли Кобу из семи-нарии с треском выперли, то ли это просто какое-то недора-зумение. И он сам за год до окончания ее, тихо прикрыв дверь семинарии, удалился в новую жизнь. А может быть и старушка-мать в своем богомолитвословии сама поняла,что сына из семи-нарии пора забирать. Ну, вот как вы хотите, так и думайте. И стройте для себя разные, преразные, если вам до этого дело есть, исходы Кобы из семинарии.Которая душе его и телу обрыдла. Но ясно ведь одно, что ведь никто никуда на безрыбье, на без-денежье,то-есть так,чтобы не питать свое тело,не уходит.
И хотя “не хлебом единым жив человек”, но все же неко-торое количество витаминов,там разных,клетчатки да белков его организму следует употреблять. А если употреблять,то эти самые витамины следует добывать. А добывать как это ранее делалось в семинарии,то-есть молчать,заискивать и молиться,Коба уже не мог. Но во всем теле его появилась такая внутренняя стать,да как ей и не появиться,когда к моменту захлопывания семинарской двери за Кобой в 1899году, ему уже почти двадцать годов насчитывалось.И у него уже не только волосатость бороды объявилась, но и эта самая растительность уже порядочно вре-мени покрывала его интимные места. Что само собой не уди-вительно. Так как грузины созревают рано. И стал Коба как пру-жина внутри себя собранная и натянутая.
В этой его собранности чувствовалась, однако, такая внутрен-няя сила,такое единство воли и представления мира по собст-венному усмотрению,что скажи ему:”с кого делать справедливый и правильный мир?”,не задумываясь скажет:”с меня!”
Видя такое внутреннее в нем рвение, соратники его по корм-лению, которое имело место даже и в новом грузинском, почти революционном течении, получившем название “Месаме-даси”, вовсе несколько побаивались спорить с ним, сразу представляя себе его, как водится, презрительную улыбку на все, что не сов-падало с мнением Кобы. “Месаме-даси” переводится как “сред-няя линия”,то-есть раздел между теми,кто “просто” говорил о ре-волюции и теми, кто о революции говорил “горячо”. Но и те,и другие,и третьи не могли говорить,если не питались,хотя,на первый взгляд,оставалось тайной за счет чего и кого питались и первые,и вторые, и третьи.Но ведь это и неважно. Мы ведь себе просто можем теперь представить,за счет чего питались они,если посмотрим не в век минувший,а настоящий.То-есть почти-что через сто лет. Мы-то ведь теперь понимаем,что вся многого-лосица и черезполосица, которую слушаем и видим теперь в полуха, в четвертьуха или вообще не слушаем, не видим, пос-кольку от всего этого гама и шума теперь можно и оглохнуть,и ослепнуть,мы-то теперь понимаем,что все они питаются. Ну, вот и тогда,сто лет тому назад,тоже питались.
И Коба был рад, что заняв среднюю линию, то-есть будучи членом “Месаме-даси”, бороздит, то-есть что-то там такое злое и не всем удобное говорит в легальной газете “Квали”,что как раз и означает “борозда”. Срединное положение,с одной стороны,а в тоже самое время, с другой, какое-то там начертание, оставление следа, сильной или слабой борозды неизвестно, с этих послесе-минарских лет и составляло его основное кормление. Черты лица его в эти годы приобретают этакий лирический оттенок даже несколько поэтического значения. Отсюда можно с основанием делать вывод, что кормление было не особенно хорошим, поскольку в молодости да еще с поэтической наружностью можно и святым духом питаться.
Но горные орлы великой русской империи не оставляли без своего внимания это поэтическое поколение, местом кормления которого был Тифлис, Батуми и даже Баку. И здесь полпредом самого большого горного орла из-за границы был некто Курна-товский. Он подсовывал в “Борозду”,то-есть в “Квали”,искру,то-есть попросту газету “Искра”,из которой по умыслу горных ор-лов и должно было в России разгореться пламя. И ради-то буду-щего пламени никаких-то средств уже не было жалко. Хотя и средств-то повидимому было немного,если не сказать совсем ма-ло. Основной ориентир был на самопрокормление. За счет вся-ких внешних разговоров да и ликвидаций безграмотности, за что, конечно же, следовало немножко приплачивать. И это “при-плачивание” в форме добровольных пожертвований пока,увы!, совершалось из копеечной зарплаты рабочих. Но даже старые тифлисские рабочие с благодарностью вспоминали, что “в лице Курнатовского все товарищи имели такой авторитет, что его выводы и заключения принимались без возражений”. Вот такой был авторитетный посланец горного орла из Европы. В одной руке он держал “Искру”,а в другой “Слово”. И это не могло не сказаться на деле. А дело состояло в том,что тут же в Тифлисе как прыщ на ровном месте возник тифлисский комитет какой-то социал-демократической партии,о которой раньше здесь в Тиф-лисе никто и никогда не слыхивал. Лиха беда начало. А здесь-то как раз и сказать уместно,что можно начинать все сначала. Поскольку после этого момента в июле-августе,то-есть когда и тепло,и хорошо,но уже не жарко, заволновались в стачке пред-приятия Тифлиса и грех к ним было не примкнуть железно-дорожникам,в числе которых был и слесарь Калинин, и позднее замеченный в истории России “другой русский рабочий” по фа-милии Аллилуев. С этих,теперь уже давних пор,видимо, и по-велась традиция,что все крупные государственные деятели, ко-торых в России не так уж много и было,начинали свою работу со специальности слесаря!
Но этот приход во власть бывших слесарей организовался уже, как вы понимаете, позднее. Главное ведь выйти на улицу. Но не самим просто выйти.А народ вывести. А к этому власть придержащая не была еще совсем готова. И очень сурова на это реагировала. Это теперь просто. Захотел, – садись на рельсы. Захотел, голодай. Никто на тебя и внимания-то обращать не будет. Гори ты ясным пламенем. Нехай другие народятся. Ну, это сейчас. Когда все внимание к народу. А тогда трудно было. И старые рабочие это знали. И боялись не только за себя, но,прежде всего,за свой кусок хлеба. Ведь те у кого ничего не было вообще не бастовали. Бастовали те,у кого про черный день было отложено. А хотелось больше. А слесари потому и бастовали,что у них было,что терять,но в случае удачи,можно было и приоб-рести. А что касаемо самих рабочих,то были они такие бесправные и такие темные,что могли думать,что царь-батюшка о них позаботится. Ну совсем так,как нынешние шахтеры все ждут у моря погоды да уповают на президента,которому они и не раз помогли и который,разумеется,а как же иначе,о них и думать-то совсем позабыл. Вот почему все мочало начинается сначала.
Это горному орлу хорошо было по вольной Сибири летать да тетеревов с утками от развлечений между своими писаниями на вольном воздухе да царском окладе за свое нецарское поведение стрелять. И то всему предел есть. Ну,спрашивается, сколько это недоумство властей можно терпеть. И отправился человек гор-ным орлом уже летать по Европе,в Россию “Искру” забрасывая. И вот от той искры и возгорелись те неудобства, которые приш-лось расхлебывать губернатору Тифлиса.
А созревший уже до темной волосатости бывший семинарист, то ли вышибленный, то ли сам ушедший оттуда Коба страшно радовался, что занялся настоящим делом. Что дали ему для образования группу рабочих. И что теперь не его учат,а он сам есть первый и единственно правильный учитель.