Мальчик с Голубиной улицы
Шрифт:
— Как нету? — Котя захлебнулся от негодования. — Смотрите, он говорит, нет Принцевых островов. Может, ты еще скажешь, что нет Маточкина Шара? — кричал Котя, призывая в свидетели совсем маленьких, без штанишек, в цветастых платьицах мальчиков.
Те посапывали носами и молчали.
— А ты карту полушарий видел? — спрашивал Котя.
— Ну, видел, — угрюмо отвечал Микитка.
— Не видел. Где ты видел? В конюшне? А скажи, где Лимпопо?
— Там, — неопределенно махнул рукой Микитка.
— Где там? Что там? Ой, насмешил!.. — кричал Котя.
— Там крокодилы, — вдруг сказал Микитка.
Котя окаменел от удивления.
— Откуда ты знаешь? — шепотом спросил он.
— Лучше тебя знаю, — отвечал Микитка.
— А пампасы — знаешь? Бунгало знаешь?
— Ну, знаю, — неуверенно храбрился Микитка.
— Там краснокожие, там скальпы снимают. Имеешь понятие?
— Ну, нож такой, — сказал Микитка.
— Нож! Понимаешь тоже! — хохотал Котя. — Берут человека за голову и — чик! А потом высушивают. Она, как орех, маленькая.
— Это ты голову — чик? — усмехнулся Микитка.
— А что? Я читал «Всадника без головы». Всадник мчался по прерии. Всходил красный месяц, как отрубленная голова… — декламировал Котя.
— А за что им головы снимают? — заинтересовался Микитка.
— Как за что? — снова захлебывался от негодования Котя. — Они краснокожие, они вредные.
— А вот я тоже тебе голову чик! Хорошо будет? — спросил Микитка.
Котя, пораженный, молчал.
— Ну, что — ловко будет?
Пузатые мальчики в платьицах переводили глаза с одного собеседника на другого, поглядывая то на ликующего Котю, резво снимающего скальпы с индейцев, то на крепко стоящего в биндюге, в мужичьих чеботах Микитку, еще не зная, кому отдать предпочтение и свое мальчишеское доверие.
Микитка, голый, держась за гриву и понукая босыми пятками коня, въехал в реку. Конь шел, отфыркиваясь и стараясь дотянуться малиновой губой до воды. Но Микитка крепко тянул за уздцы и до времени сдерживал его. Потом отпустил, и конь, жадно прильнув к воде, пил и пил, выпивая из реки солнце.
Напоив коня, Микитка заорал: «Но!» — и ударил его босыми пятками. И конь медленно, осторожно, храпя, пошел все глубже и глубже. А Микитка покрикивал: «Но, саврасый!»
В какой-то момент течение подхватило коня, и, всхрапнув, он поплыл. А Микитка, мокрый, лежал на зеркально-шоколадной лошадиной спине.
Посреди реки конь вдруг подал голос: ого-о-о! И Микитка, вдыхая ветер, сверкание солнца, чуя под собой коня, тоже кричал:
— Ого-о-о!
— Микитка! Микитка! — Я стоял на берегу и все тянулся к нему. — Хорошо, Микитка?
— Ого-о-о! — отвечал Микитка.
Он повернул коня и выплыл к берегу, весь в зеленых водорослях.
Пахло тиной, солнцем, безумно смелым и вольным миром реки. И сверкание реки, и ярко-зеленые блестящие ивы на берегу, и дальние, снежной белизны облака — все вместе с Микиткой радовались храброй отважной жизни.
Теперь, когда Микитка развез тяжелые баллоны и на обратном пути собрал пустые, легче пуха, и с грохочущими, катающимися по платформе баллонами приезжал на завод фруктовых вод, он распрягал коня, надевал на него торбу с овсом и шел к хозяину за получкой.
В больших, холодных, с цементным полом залах завода фруктовых вод по-пороховому пахло серой, в любой момент тут все могло взорваться и взлететь на воздух.
Но Микитка смело проходил меж медных кубов с массой изогнутых трубок, в которых била, клокотала вода. Острый газ бурей врывался в эти кубы, и все вокруг дрожало. И стрелки на манометрах, мускулисто подрагивая, показывали, какое это было страшное, динамитное напряжение. Микитка постукивал ногтем по манометрам и говорил:
— Хозяин, деньги.
— Деньги, деньги, — ворчал хозяин, — все время я только и слышу — деньги.
А Микитка, получив несколько мокрых монет, снимал свои чеботы, кожаный передник и кожаный картуз и снова становился босоногим, свистящим мальчишкой, гоняющим голубей, играющим в «чет-нечет», и «принц и нищий», и даже в прятки. И, глядя на него, трудно было угадать в нем того мужичка в кожаном переднике и кожаном картузе, который управлял тяжелой гремящей биндюгой, увозя за собой улицу. От него вкусно пахло лошадьми и динамитным газом.
7. «Великий немой»
— Жадюга! Теперь не старый режим, — сказал однажды Микитка хозяину «Фруктовых вод».
— Ну, иди, иди на все четыре стороны, — сказал хозяин.
Микитка плюнул и бросил к его ногам кожаный картуз и кожаные рукавицы, а потом разулся, бросил и сапоги и ушел босиком. Теперь он получил картуз с серебряным галуном «Экспресс» и в своей удивительной фуражке ходил по городу с ведерком и мазилкой.
Мальчики забегали вперед, смотрели на его фуражку и громко вслух читали: «Э-к-с-п-р-е-с-с». И когда Микитка останавливался у афишной тумбы, они тоже останавливались и молча, с трепетом наблюдали, как он разворачивал афишу с большими квадратными красными и синими буквами, осторожно прикладывал концы и вдруг, непонятно как, одним взмахом руки приклеивал ее всю сразу, а потом еще делал по афише несколько поперечных ударов кистью и зачем-то крякал. И мальчики тоже крякали.
Булька, который, как всегда, был тут, пока его хозяин работал, сидел и умильно смотрел на него, а когда афиша была наклеена, подходил к ней ближе и вдруг подскакивал и лизал клей. А мальчики вслух, перебивая друг друга, читали афишу.
Микитка шел к следующей тумбе, мальчики шли за ним, и все повторялось сначала.
Когда сумка пустела, Микитка возвращался к «Экспрессу» и совершенно свободно проходил в это загадочное, полное чудес здание с куполом и серебряным шпилем, красивее и заманчивее которого не было на всем свете.
И однажды я тоже прошел туда. Нет, не через парадный вход, у которого горели газовые фонари и мерещились неведомые дальние страны, не мимо того светлого окошечка кассы, из которого торчал крючковатый нос вредного и неприступного кассира. Микитка повел нас через проходной двор, а потом какой-то винтовой железной лестницей.
Холодным ветром встретила нас освещенная пыльной лампочкой огромная сцена. Словно во сне мы двигались в этом выдуманном мире, мимо нарисованных лесов и городов, мимо картонных колонн и крылечек, за которыми не было домов.