Мальчик с Голубиной улицы
Шрифт:
— Ух! — кричу я. — Видел, Микитка?
— Да, видел, — равнодушно отвечает Микитка.
— Их, наверное, ночью расклеивали? — говорит Котя.
— А кто его знает, — отвечает Микитка, глядя в небо.
А в это время, как всегда, находятся мальчики, которые сами видели — своими глазами, пусть лопнут их глаза, если они этого не видели, — как какой-то дядя с бомбой у пояса ездил на фаэтоне, останавливал фаэтон у столбов и расклеивал прокламации.
— «Будущее принадлежит нам!» Там было написано: «Будущее принадлежит нам!» А что это значит?
— Подрастешь —
— Тоже ученый, — сплевывает Микитка. — Мальчик просит объяснить, а не можешь.
— А что, скажешь, не знаю? — ухмыляется Котя.
— Знаешь, да не то, — отвечает Микитка и уходит со своим ломком, и я иду за ним.
Я завидую вольной жизни Микитки, его фанерному лотку, его тюбетейке, широчайшим штанам из мешковины и особенно зычному крику, которому я никак не могу научиться:
— «Цыганка Аза»! Папиросы «Эпоха»! Табак «Месаксуди»!..
— Подержи товар, — говорит Микитка, вручая мне тяжелую пачку. — Потеряешь — башку оторву.
И я гордо несу за ним пачку, принюхиваясь к ней и чувствуя себя курильщиком.
Я любил ходить с Микиткой на базар, на пестрый, взбудораженный базар тех дней.
На толкучке барыни в маленьких шляпках, от которых воняет мышами и нафталином, расторговывают свои сокровища.
Здесь можно купить диковинную кофейную мельницу, красную резиновую велосипедную грушу, старинные желтые охотничьи рога и маленькие перламутровые бинокли, вазы с толстыми, краснощекими амурами и книги в старых переплетах свиной кожи, которые сапожники испытывают на излом — не пойдут ли на союзки.
— Почем? — спрашивает Микитка, беря в руки кофейную мельницу.
— Да ты не купишь, — отвечает барыня.
— Отчего ж не куплю? — говорит Микитка. — Может, и куплю.
— Да зачем она тебе нужна? — удивляется барыня.
— А вот и нужна, — отвечает Микитка и вертит ручку с таким азартом, будто это пороховая мельница и он готовит порох для взрыва.
— Да ты не грохочи, сломаешь.
— Не сломаю, — уверенно отвечает Микитка. И, так и не узнав почем, он аккуратно ставит ее на место.
Мы идем дальше и останавливаемся возле старушки в пенсне и облезлом боа, — похоже, накинула на шею кошку. Перед ней на коврике разложена удивительная всякая всячина — шкатулочки, колокольчики, аптечные разноцветные пузырьки.
Микитка рассматривает яркие перья попугаев.
— Купи, купи, мальчик, десять копеек штука.
— А на что они, тетя? Что с ними делать? — спрашивает Микитка.
— Ну так проходи, если не знаешь, что с ними делать. Марш!
И тогда Микитка назло ей говорит шепотом, притопывая ногой:
— Эх, яблочко!..
— Злодий! — визжит старушка.
…Лохматый, запыленный дед продает хомуты. Микитка и хомут берет в руки, внимательно оглядывает со всех сторон, зачем-то гнет, проверяет ногтем швы, покачивает головой и что-то про себя бурчит.
И вдруг он выхватывает из-под своего фанерного лотка и кладет на самое видное место листовку — те же лиловые, слабенькие, разбегающиеся буквы — «Будущее принадлежит нам!».
Я ахнул. А Микитка, отвернувшись, спокойно и равнодушно, будто и не он это сделал, радостно смотрит на карусель.
Гремит грубая механическая музыка карусели — однообразно тягучая, веселая и печальная.
Мальчики, сидя верхом на карусельных лошадках, натягивают поводья и кричат: «Но! Но!» Разгоряченные скачкой, они нехотя слезают с лошадок и криками рассказывают друг другу, как они летели и какие они молодцы.
А Микитка уже идет дальше и, так же выхватив из-под лотка листовку, ловко сует ее на ходу кому-то в карман — так, что человек не видит этого и не слышит и, обнаружив ее, наверное, долго будет ломать голову, как она попала к нему в карман.
Мороженщики с неистовством крутят железные банки с неправдоподобно розовым, сливовым и даже каким-то зеленым мороженым, выбивая на вафлях похожие на радугу слоеные столбики.
Хрипло, надтреснуто играет шарманка, и «попка-дурак» вытаскивает судьбу, дерутся возле рулетки, где-то бьют беспризорного.
Тучами носятся мальчики в таких же, как у Микитки, стукалках, с лотками и, что бы ни продавали — папиросы, пряники, розовые с золотом коники, барбарисовые конфеты, звонко, отчаянно кричат:
Купите бублики, горячие бублики. Гоните рублики сюда скорей!Микитка, как снаряд, врывается в толпу:
— «Цыганка Аза»! «Эпоха»!..
И тут же — Булька. Когда Микитка кидается к покупателю, Булька лает и расталкивает конкурентов. Покупатель нюхает у Микитки папиросы, а Булька сидит на хвостике и смотрит ему в лицо, и когда Микитка, расхваливая товар, клянется: «Святой истинный крест!», Булька кивает головой. Но если покупатель после этого спокойно кладет папиросы на лоток и уходит, ничего не купив, и Булька видит, что Микитка недоволен, то он бежит за покупателем и пытается схватить его за штанину.
А Микитка, посвистывая, идет дальше и, как сеятель, щедрыми, смелыми жестами рассовывает по карманам листовки, ныряет в толпу, выныривает с другой стороны и как ни в чем не бывало выкрикивает:
Чем торгуешь? Да пирогами. Где ночуешь? Да под возами. Карманчики-чики-чики, Бубенчики-чики-чики…Но вот за рундуками — птичий базар. Уже издали слышен свист, щелканье, густой говор. Нет ни войны, ни революции, — так же поют, щебечут, рыдают, воркуют в клетках птицы. Здесь азартно торгуются, звучно бьют по рукам, приговаривая: «Отдаю даром, потому что вижу — знаток!» — и передают из рук в руки клетки, с сожалением глядя на красногрудую птичку, чуть ли не со слезами прощаясь с ней. А она прыгает, она щелкает, она заливается, выглядывает из клетки, клюет проволоку: «Выпусти! Выпусти!»