Мальчик с сердцем цвета индиго
Шрифт:
Молодому человеку уже было девятнадцать лет. Его мысли стали совсем выбиваться из той клетки, в которой их заключил его отец, и в которой он сам старался их исправно держать. Они порой разлетались брызгами и обдавали его холодными каплями, возвращая как будто в жизнь. Ему было интересно этими мыслями делиться с мамой, братьями и сестрой, Хилай и с дедушкой Дова.
В один из таких дней разговор с дедушкой Дова зашел о понятии свободы. Илан захотел услышать его мнение, что есть для него свобода. Само определение термина он знал наизусть еще со школьной программы и немного начитался разных вариантов у мыслителей и философов по университетской
Дедушка Дова, Рахамим, много путешествовал по молодости и видел немало бед и гонений. Он прожил очень тяжкую жизнь и, как многие другие его возраста, научился ценить ее искренне и проживать ее, смакуя каждую ее частичку в улыбках родных, в играх и криках своих внуков и в житейских бытовых разборках своих детей.
– Свобода… Свобода – это когда ты можешь думать и сказать то, что ты хочешь. Вслух и громко. Свобода – это когда твое сердце может само выбрать, с кем тебе быть и кем тебе стать. Свобода— это принять по своему собственному желанию быть менее успешным, чем тот, кого ты очень любишь. Свобода— это наш дар, который может нам позволить быть просто лучше, чем мы есть сегодня. Свобода – это когда тебя ударили, а ты можешь, по сути, нанести ответный удар. Между этим первым ударом и вторым находятся время и выбор, в них заключается наша свобода.
Свобода— это прекрасное преимущество немногих, потому что мы, люди, сами себя заключаем в кандалы несвободы. Часто мы теряем истинную ее ценность. У нас происходит подмена понятий. Мы начинаем считать свободой нанесение боли и несчастья другим, забывая, что наши границы свободы никогда не могут быть началом несвободы другого. Люди теряются и, расширяя свои границы, повреждают чужие дома, но они не понимают, что прежде всего они разрушают свой духовный дом, который потом восстановить невозможно. Они не понимают, что, захватывая новые территории, сами себя заключают в оковы страха потери этой власти, в мятежи и последующие трудности управления. Они забывают, что у самой свободы есть рамки и границы, и это их делает глубоко несчастными заключенными своих амбиций…
Рахамим после таких разговоров уходил в какие-то свои вспоминания, а Илан и Дов не могли нарушить эту тишину, как бы им ни хотелось продолжения его речей. Друзья всегда подолгу перебирали слова деда и размышляли над ними. Каждый раз им казалось, что после таких вечеров откровений дедушка оставался погруженным в свои мысли, а молодые люди, словно молодые птицы, приобретали новые перья для более искусного полета по воздуху жизни и над высокими горами ее преград.
Иногда перед уходом домой Илан заходил на побережье смотреть на ночное море. В этот день после разговора с Рахамимом друзья вместе пошли к камням и долго сидели, молчаливо глядя в дальние просторы моря, которые скрывались в подол глубокой ночи. Дов вновь завел свой разговор о старом:
– Илан, ты так ничего и не рисовал с тех пор?
– Нет.
– Мне вот этот простор ночи над морем было бы здорово увидеть твоими глазами и твоей кистью. Этот черный фон прямо так, как ты любишь.
– Я больше не рисую, Дов. Ты же знаешь.
– Хилай знает, что ты рисовал раньше? Представь, ведь ты бы мог написать ее портрет.
– Нет. И знать ей это незачем. – Илан повернулся к другу, чтобы уловить его взгляд и отметить для себя, что тот все понял.
– Это твоя свобода, твой выбор. Пусть будет так, – заключил Дов, завершая сегодняшний разговор о свободе.
Друзья распрощались и разошлись по домам. Илан весь вечер не мог остановить этот зародыш мысли, который посеял в его голову друг. Ведь он смог бы прикоснуться своей кистью к самой первозданной красоте мира. «Написать ее портрет» – эти слова в голове так и не давали ему покоя, пока его не одолел крепкий сон, в котором он рисовал ее самыми яркими цветами на огромном холсте масляными красками без кистей. Он рисовал ее пальцами, а краски в руках ощущались терпкими, бархатистыми, теплыми и густыми. Мазки были огромные, и картина мало походила на нее, но он знал, что рисует именно свою свободу.
Глава 12
Осень шла медленным, неторопливым шагом и дарила жителям городка сладкие и уютные дни, свежие ранние вечера и краски в теплых оттенках меда и корицы. Хилай с мамой готовились к посту отца, который должен был проходить с 24-го по 30-й градус Скорпиона. Это был пост сожженного пути, с каждым днем которого Солнце сжигало по одному из грехов человека. Это были дни, посвященные семи демонам: осквернитель стихии Огня, осквернитель стихии Воздуха или Неба, осквернитель стихии Воды, осквернитель стихии Земли, осквернитель стихии Растений, осквернитель стихии Животных. Последний день, завершающий пост, был связан с осквернителем Человека. Эти дни Фаравиндад дочери с детства называл периодом выбора слова: мертвого слова или Благого. Это был пост очищения.
После поста в доме Хилай был очередной праздник, родители с Хилай зажгли 4 костра на территории их сада в очагах для огня. В этот вечер Илан выбрался из университета пораньше и приехал в гости к Хилай, когда ее родители уже покинули сад и ушли отдыхать в дом. Они нашли закрытый уголок сада, куда позвала его Хилай. Сидя на скамейке с красивой резьбой в восточном стиле, она рассказала ему, что сегодня у них праздник Великой Пустоты. Зажженные4 очага огня означают прошлое, настоящее, будущее и вечность. И тогда она повернулась к Илану и спросила игривым голосом и искрящимся взглядом:
– А который из этих огней означает твои чувства ко мне? – Она протянула последние нотки чуть дольше, чем положено, и повернулась к саду, который горел оранжевым заревом сквозь темноту ночи.
Потом она быстро остановила его ладонью, поднося на уровне лица, ниже середины носа.
– Нет, подожди, я же тебе не представила их. Ведь ты не знаешь, кого именно как зовут. – Она засмеялась и продолжила: – Итак, это господин Прошлое, вот тот – мосье Настоящее, этот слева – синьор Будущее, а вот эта самая жаркая и близкая к нам – госпожа Вечность! Что бы вы хотели выбрать из столь богатого предложения нашего магазина? – Она сменила голос на нарочито серьезный и грубоватый и смотрела проникающим во все недра души Илана взглядом.
– Я… Я выбираю никакой из них. Они прогорят, и их жар спадет. Скоро от них останутся только угли и зола. Мои чувства к тебе… они всегда со мной, и будут до той поры, пока бьется мое сердце. Надеюсь, что оно будет биться гораздо дольше, чем пламя этих очагов. Ну разве только… Если ты однажды сожжешь меня и я начисто выгорю, как эти мосье, синьор и господин. И стану вечной золой, а ты мои жалкие остатки рассеешь над Гангом. – Молодой человек шутливо говорил монотонным голосом древних философов и улыбался.