Мальчик у моря
Шрифт:
Девочке стало скучно сидеть в машине, ее тянуло к необыкновенно большой и черной собаке. Высунув голову над полуопущенным стеклом, она сказала:
— Гав! Гав!.. Папа, я хочу к тебе!
— Правильно, Машка, — засмеялся отец. — Напугай эту страшную собаку… Не тронет? — тихонько спросил он Антона.
— Маленьких? Ни за что!
Мужчина направился к машине.
— Игорь, ты сошел с ума! — сказала мать девочки.
— Ничего, пускай привыкает, а то вырастет такой же трусихой, как ты. Пошли, Машка! Только, чур, не дрейфить и не реветь.
Голопузая Машка и не думала ни дрейфить, ни тем более реветь. Как только отец поставил ее на землю,
— Игорь! — взвизгнула мать и в отчаянии зажмурилась.
Отец шагнул было к дочери, но, видя, что собака не проявляет враждебных намерений, засмеялся.
— Смотри, Машка, придется тебе заняться перевоспитанием матери… В самом деле, Валя, хватит прятаться, вылезай. Поедим — и пора ехать. Может, и ты с нами? — сказал он Антону. — Присоединяйся давай…
— Спасибо, я не хочу есть, — сказал Антон. Есть он хотел, и на газетах были разложены очень вкусные вещи, но он стеснялся и вообще считал, что в такой ситуации неудобно. — Вот если только у вас, может, кости какие остались? Для собаки…
— Кости? По-моему, в жареном мясе обязаны быть кости… Ну-ка, Машка, держи, угощай нового приятеля.
Мужчина вырезал из куска мяса изрядную кость, протянул дочери. Та заковыляла с ней к Бою. Бой заранее лег, следя за приближающимся угощением, облизнулся. Машка стала на четвереньки и сбоку заглядывала ему в рот.
— Папа, па! — закричала она. — У него жубы! Во! — И, как толбко могла, широко раздвинула руки.
— Ну, это ты врешь, не приучайся врать даже в восторге. И вообще, хватит восторгов, иди ешь…
Антон тихонько свистнул Бою и пошел дальше, к маленькому пляжу у излучины. Они поплавали, полежали, подсыхая, на песке, а когда пошли обратно, хозяева «Волги» собирались уезжать.
— Ну, сторож, принимай хозяйство, — сказал мужчина.
— Я не сторож, а доброволец.
— Тем лучше, заслуга больше.
Вокруг машины все было прибрано.
— Ну как, порядок?
— Порядок! — улыбнулся Антон. — Все бы так…
— Можно всех приучить. И нужно! Ну, будь здоров, желаю успеха.
— До свиданья, собака! — закричала Машка, высовываясь в окно. Она размахивала обеими руками, кивала головой, и огромный бант на ее макушке колыхался, как опахало.
«Волга» укатила. Антон еще раз оглянулся. Вокруг не было ни консервной банки, ни клочка бумаги. Все получилось очень легко и просто. Достаточно сказать, и люди поймут. Что же, все назло или нарочно делают? Просто не думают об этом, а если напоминать, перестанут безобразничать. Он так был доволен первым успехом и так горд своей выдумкой, что ему не терпелось поскорее кому-нибудь рассказать. Может, потом и в самом деле введут такое. Он твердо решил, как только приедет дядя Федя, рассказать ему свою идею; он подскажет лесничеству, а лесничество — учреждение государственное, и оно добьется. Но пока ему не терпелось рассказать хоть кому-нибудь, и он обрадовался появлению Юки больше, чем еде, которую она принесла.
— Вот, — сказала Юка, раскладывая свертки. — Это особо-минская. Вполне приличная колбаса. И сало. И молоко. Видишь, литровая бутылка…
— Подожди, — уписывая за обе щеки, сказал Антон. — Я придумал. И проделал первый опыт. Здорово получилось, прямо мирово!
Юка пришла в восторг. Это было как раз то, чего они не могли придумать, а теперь, раз придумали, все пойдет превосходно. Надо действительно всем говорить и требовать, чтобы вели себя культурно, а не по-свински…
— Постой, — спохватился Антон. — Откуда ты все это взяла?
Юка заулыбалась.
— Во-первых, у меня прорезался аппетит. Мама всегда жалуется, что я плохо ем. Мне и в самом деле никогда особенно есть не хочется. А теперь я сказала, что, когда прихожу домой, у меня нет аппетита, а вот когда гуляю в лесу или купаюсь, мне ужасно как есть хочется. И мама мне вот и молока дала, и коржиков, и даже, видишь, вареники с вишнями.
— А колбаса, подушечки. Это же из магазина?
— Ну… — замялась Юка, — во-первых, у меня были свои деньги. Немножко, правда… А потом Сергей Игнатьевич, когда я его проводила за село, достал трешку и говорит: «На, возьми, Юка». Я говорю: «Зачем это я буду брать у вас деньги, с какой стати?» А он говорит: «Пригодятся. Я же тебе не на конфеты, не на мороженое, а для дела. Раз Антон оказался в таком положении, надо парню помочь, пока приедет его дядя Федя?» Я подумала-подумала и решила, что правильно, взяла и сказала спасибо и что мы с Антоном этого никогда не забудем. А он улыбнулся и сказал, что нас он тоже не забудет, что мы подходящие ребята… Правда, какой он хороший человек, а? Просто удивительный! Ой! Я же самое главное забыла! Мы когда пришли в Ганеши, Сергей Игнатьевич пошел в сельсовет и так говорил с председателем, так говорил, что тот прямо не знал, куда деваться…
— А ты откуда знаешь? Подслушивала?
— Ну, не совсем… — слегка смутилась Юка. — Знаешь, в сельсовете всегда открыты окна, жарко потому что. Так мне уши затыкать, что ли? Вот я и слышала… И председатель сказал, что правильно, таким типам оружие доверять нельзя и, как только Митька приедет, он отберет ружье, и все! И, по-моему, теперь уже нечего бояться, ты хоть сейчас можешь идти домой.
— Ну да! Я лучше подожду, пока отберет. А то он, может, сегодня приедет и прямо в лесничество, к деду, придет…
— Что ж, — подумав, согласилась Юка, — пожалуй, ты прав. Лучше побыть здесь, ничего с тобой не случится за несколько часов…
— Тихо! — сказал Антон и прислушался. Лесное эхо донесло отдаленный рокот автомобильного мотора. — Еще кто-то едет… Надо сходить посмотреть, — хозяйским тоном добавил он.
— Подожди, я же не все рассказала! На председателя и Митьку кто-то карикатуру нарисовал, как они собак убивают. Я сама не видела. Сашко рассказывал. Председатель прямо чуть не лопнул от злости… А еще Сашко говорил, что отец Семена-Версту так бил, так бил… Вожжами! — Юка в ужасе распахнула глаза.
— За что?
— Он что-то такое украл. У людей из машины. Когда они купались.
— Так ему и надо!
— Как тебе не стыдно, Антон?! Разве можно, чтобы били!
— А что, разъяснительную работу среди него вести? Он послушает-послушает, а потом опять украдет. Один украдет, а на всех думать будут… Я б ему еще сам добавил. И ребят бы подговорил объявить ему бойкот, и все! Нечего с вором водиться.
— Жалко его. Может, он так… по глупости?
— Да брось ты эти штучки-мучки, нюни распускать? Что он, маленький? Вон дубина какая — пятнадцать лет…