Мальчик во мгле
Шрифт:
Спуск, показавшийся Мальчику долгим, привел его к другому оконцу, пробитому в огромном просторе стены, и он протиснулся в это давно уж никому не пригождавшееся отверстие, оставив длинную веревку бессмысленно раскачиваться в пустоте.
Теперь он попал на подобие лестничной площадки и миг спустя дробно понесся, минуя один марш за другим, пока не выбежал в заброшенный за ненадобностью зал.
При приближении Мальчика шаркающий топоток сообщил, что масса мелких зверьков удирает, испугавшись, по норам.
Пол бывшего зала не был полом в привычном смысле – половицы давно уж сгнили, сменившись пышно разросшейся травой да кротовыми холмиками, обращавшими зал в подобие старого кладбища.
Несколько мгновений
Когда Мальчик замер на месте, ни единого звука здесь не раздалось, однако теперь до него донеслись, словно из другого мира, дальние детские голоса – такие призрачные, что поначалу Мальчик решил, будто это какой-то жук потирает лапкой о лапку.
Он повернул налево, туда, где висела некогда дверь, и увидел в дальнем конце коридора квадратик света величиною не более ногтя. Мальчик шел по коридору, но теперь повадка его стала иной. Безумие полета ушло из нее. Он шел с осторожностью.
Ибо в конце коридора присутствовал свет. Тусклое красное свечение, наводившее на мысль о закате. Откуда оно? Солнце давным-давно село.
Тут снова послышались далекие пронзительные голоса, на сей раз более громкие, хотя ни единого слова разобрать еще было нельзя; и Мальчик понял, что происходит.
Дети замка получили свободу. Это была их ночь ночей, освещенная посверками факелов. Мальчик приближался к ним, голоса детей становились все громче, и наконец он увидел их за арочным проходом – покрывшую землю армию одичалых детей – и без труда проскользнул незамеченным в многолюдные ее ряды. Факелы полыхали в забитой голосами ночи, поблескивая на влажных лбах, вспыхивая в глазах. И Мальчик шагал с детьми, пока, уразумев, что они направляются к традиционной Факельной Горе, не отстал понемногу и, улучив момент, не свернул на перекрестье дорог туда, где среди каменных глыб плотно росли деревья и где он снова остался один.
Теперь он пребывал уже в нескольких милях от собственно Замка, в местах менее знакомых. Знакомых менее, но все еще узнаваемых, благодаря попадавшимся по пути странностям из металла и камня. Что-то выставлялось вдруг из стены – зубец или выступ, достававший до краешка памяти.
Так Мальчик шел и шел, ловя промельки наполовину памятных, наполовину забытых обликов и фигур; однако фигуры эти, застрявшие в сознании по причине их странности (какое-то пятно на земле, похожее на трехпалую руку, или спиральное движение ветвей над головой), отступали, пока он продвигался, все дальше и дальше, и наконец настало время, когда Мальчик на протяжении четверти часа оставался совсем один, без вехи или знака, способных указать ему путь.
Он словно покинут был верховым конвоем воспоминаний, и теперь страх накатывал на него, как ледяная волна.
Мальчик поворачивался во тьме туда и сюда, освещая факелом бесконечную тропу и обнаруживая то ослепительную паутину, то слепую ящерицу на заросшем папоротником выступе. Никого вокруг не было, и слышал он только одно – медленное падение капель да порою шелест плюща.
Затем он вспомнил свой порыв, причину, по которой оказался здесь, вдали от твердыни; вспомнил бесконечные ритуалы своего исконного дома, вспомнил гнев и решимость отринуть священные законы семьи своей и царства, и притопнул ногой по земле, ибо, несмотря на все это, напуган был содеянным и напуган ночью; и Мальчик побежал, и ноги его гулко били о камни, пока он не выскочил на огромный простор открытой земли, где лишь несколько деревьев раскидывали, словно в отчаянье, сучья, и тогда выскользнула из-за плотных туч луна, и впереди Мальчик увидел реку.
Река! Что еще за река? Нет, верно – была река, огибавшая его дом, но тут что-то совсем иное: широкий, медлительный поток без деревьев по берегам, без отличительных черт, неторопливо текущая, хмурая вода с мрачно сияющим на спине ее светом луны.
При виде реки Мальчик поневоле остановил бег и, пока стоял, ощутил, как за спиною его смыкается тьма, а обернувшись, увидел псов.
Ниоткуда, казалось, явились, сбившись в стаю, эти гончие псы. В жизни своей не видел Мальчик такого их множества. Были, конечно, пожиратели падали, пробегавшие время от времени по коридорам его дома, прижимаясь к стенам, скаля клыки, – промельк теней – взвизг, возня в темноте – и снова молчание. Но тут чудилось что-то совсем иное: эти псы были частью и дня, и ночи, уверенные в себе, высоко державшие узкие, серые головы. Гончие, возникшие неизвестно откуда, – они жили в заброшенных залах и ложились все вместе, единым пятном тьмы, – или в слепящий полдень устилали каменные полы разрушенных монастырей – плотно, как осенние листья.
Сойдясь под ущербной луной, псы, не касаясь Мальчика, все же, казалось, оттесняли его на восток, к берегу огромной реки.
Дыхание их было глубоко и свирепо, однако прямой угрозы в нем не ощущалось. Никто из этой песьей орды ни разу и на миг не притронулся к Мальчику, и тем не менее он шаг за шагом отступал, пока не достиг кромки широкого потока – там, где стоял зачаленным мелкий челнок. Овеваемый со всех сторон дыханием псов, Мальчик вступил в челнок и отвязал трясущимися руками фалинь. Затем, ухватив подобие лодочного шеста, вытолкнул челнок в медлительные воды. Но от псов это его не избавило: попрыгав в реку, они окружили его, так что огромная флотилия собачьих голов закачалась в вылощенной луною воде – уши торчком, клыки посверкивают. Однако страшнее всего были глаза их, отливавшие яркой, ядовитой желтизной, которая не терпит рядом с собой иных красок и – если цвету можно приписать какой-то нравственный смысл – свидетельствует о неискоренимой злобе.
Как ни испугался он, как ни изумился, попав в положение столь неприятное, все же, несмотря на присутствие песьей своры, страх, терзавший Мальчика, был бы сильнее, останься он совершенно один. Псы стали его непрошеными попутчиками. Они, в отличие от железа и камня, были живыми, в груди их, как и в груди Мальчика, трепетала жизнь, и он, отталкиваясь шестом от илистого дна, вознес благодарственную молитву.
И все-таки он смертельно устал, и слабость, соединясь с избавлением от одиночества, только что не усыпляла его. Однако глаз Мальчик старался не закрывать и, достигнув противоположного берега, соступил через борт челнока в теплую лунную воду, и псы, развернувшись, поплыли, точно темный ковер, вспять.
Итак, Мальчик остался один, и страхи вернулись бы к нему, не будь он так изнурен. Теперь же он просто вскарабкался по отлогому берегу к сухой земле и там, свернувшись в клубок, мгновенно заснул.
Как долго он спал, Мальчик после и сам не взялся б сказать, но когда он проснулся, день уже был в разгаре, и, приподнявшись на локте, он сразу понял, что все кругом ему чуждо. Этот воздух не был воздухом его земли. Этот был чужим. Мальчик огляделся и ничего знакомого не увидел. Он еще ночью понял, что заблудился, но ныне ощущения его были иными, ибо казалось, что он не просто забрел далеко от дома, но и нечто новое повисло меж ним и солнцем. И дело не в том, не в том, что он лишился чего-то и всей душой желал утраченное вернуть, – нет, что-то ждало его впереди, что-то, с чем встречаться ему не хотелось. Что это могло быть, он ни малейшего представления не имел. Он знал лишь: оно окажется ни на что привычное не похожим. Солнечный свет, падавший Мальчику на лицо, казался горячим и очень сухим. Зрение Мальчика обострилось, как будто пелену сняли с глаз, и запах, ни с какими другими не схожий, начал уже проникать в сознание Мальчика.