Мальчик во мгле
Шрифт:
– О, но какое же все-таки безобразие! Это ведь я нашел его – нашел одного в белой пыли, я подкрался к нему и взял врасплох. Все это мои достижения, а теперь я должен ими делиться! Ах, Гиена! Гиена! Ты еще больший скот, чем я, ты хочешь, чтобы все и всегда было по-твоему.
– Так оно и будет. Не беспокойся, – ответил Гиена, разгрызая новую кость и выплевывая облачко белого порошка.
– Но послушай, мне нужны почести, – взмолился Козел. – Почести за этот подвиг.
– Ах-ах-ах, – ответил Гиена. – Скажи еще спасибо, что я вообще возьму тебя
Козел в ответ на эту шутку лишь почесался, однако с такой силой, что пыль полетела из каждого уголка его анатомического устройства и на несколько мгновений он стал совершенно невидимым – маленькой белой колонной. Затем обратил тоскующие, почти лишенные зрачков бледные глаза к своему компаньону и бочком приблизился к Мальчику, – но не успел еще достигнуть его, как Гиена взвился в воздух и через миг уже сидел, распрямясь, близ неподвижного тела.
– Видишь мою гриву, ты, таракан?
– Конечно, вижу, – ответил Козел. – Ее хорошо бы набриолинить!
– Молчать! – сказал Гиена. – Делай что я тебе говорю!
– И что же, Гиена, мой дорогой?
– Заплети ее!
– О нет! – воскликнул Козел. – Не сейчас…
– Заплети мою гриву!
– И что потом, Гиена?
– Заплетешь ее в шесть кос.
– Для чего, дорогуша?
– Чтобы привязать его ко мне. Я на спине отнесу его к Агнцу. Агнцу это понравится. Так что плети и свяжи его косами. Тогда я смогу бежать, понял, скотоложец кривобокий! Бежать, как умею бежать только я. Я помчу, точно ветер, вот как, точно черный ветер из запустелых земель. Я самый быстрый на свете. Быстрее, чем быстрейший из твоих неприятелей. А сила моя – даже самые могучие львы тайком расползаются, блюя от страха. У кого еще есть такие руки? Агнец и тот любовался ими, давным-давно… в те дни, когда мог видеть меня. О, дурень из дурней! Меня тошнит от твоей хари. Заплетай гриву. Мою черную гриву! Чего дожидаешься?
– Я сам нашел его в пыльной земле, а ты теперь…
Но движение, которое Козел уловил краешком глаза, заставило его замолчать, и он, повернув пыльную голову к Мальчику, увидел, что тот поднимается на ноги. В тот же миг и Гиена перестал грызть мозговую кость, и на несколько мгновений все трое застыли. Листья деревьев трепетали вокруг, не производя ни звука. Птиц не было. Не было, казалось, ничего живого. В самой земле присутствовало нечто бесчувственное. Ни одно насекомое не переползало с травинки на травинку или с камня на камень. Солнце изливало с небес мертвенный, ровный зной.
Мальчик, как ни был он слаб и напуган, тем не менее вслушивался в разговор и связал воедино пару мыслей: именно его юный голос нарушил молчание.
– Именем Незрячего Агнца, – воскликнул он. – Приветствую вас обоих.
Он повернулся к Гиене:
– Пусть пятна никогда не выцветут на твоих величавых руках под поркой зимних дождей или чернотою летнего солнца.
Он умолк. Сердце его неистово билось. Напряженные руки и ноги дрожали. Но он ощущал, что увлек их внимание – так напряженно глазели они на него.
Стало быть, следует продолжать.
– И что за грива! Сколь горды и надменны волосы ее! Сколь черным, обильным потоком проливаются они сквозь твою белую, точно снег, рубашку. Да не узнает она никогда переделок и перемен, эта гневная грива, и пусть лишь свет луны расчесывает ее, когда охотятся совы. О, роскошное создание. И какие грызучие челюсти. Да, и впрямь, ты должен гордиться мощью твоих сухожилий и гранитом зубов.
Мальчик повернулся к Козлу и вздохнул, глубоко и прерывисто.
– Ах, Козел, – сказал он. – Мы уже встречались с тобой. Я хорошо тебя помню. Было ли то в этом мире или в прошлом? Я помню широту твоей улыбки и мирную отрешенность взгляда. Но, послушай, что-то было в твоей походке. Что? Что-то очень самобытное. Ты не пройдешься немного передо мной, господин Козел? Из доброты душевной. Вон до того дерева и обратно? Хорошо? Чтобы я все припомнил?
На миг-другой наступило молчание. Козел с Гиеной, казалось, вросли в землю. Таких велеречивых слов они не слыхали никогда. Никогда не испытывали подобного изумления. Лишенное сил, неподвижное тело, над которым они препирались, стояло теперь меж ними.
Затем воздух наполнился вдруг заунывным, далеко разнесшимся воем, но только на миг, поскольку вой сменился взвизгами пронзительного смеха – безрадостного, уродливого. Все огромное, мускулистое тело сотрясалось и сотрясалось, словно желая вытрясти из себя саму жизнь. Гиена откинул назад голову, горло его напряглось в неистовом вопле. Внезапно все кончилось. Свирепая голова вжалась в огромные, обтянутые белым плечи.
Гиена повернулся не к Мальчику, но к Козлу.
– Делай что тебе сказали, – крикнул он. – Наглый пыльный мешок, болван, грязная тупая башка. Делай что тебе сказали, иначе я тебе голову прогрызу. – И к Мальчику: – Тупой, как конская пятка. Ты посмотри на него.
– Вам до какого дерева? – спросил, почесываясь, Козел.
– До ближайшего, господин Козел. Ты как-то так ходишь. Никак не припомню. Ага, вот оно, оно самое! Бочком, точно корабль по волнам с траверза. Бочком и бортом вперед, так что груз начинает соскальзывать с палубы. Ах, господин Козел, до чего же он странен, до чего западает в память – способ твоего передвижения по земле. Да, вы, несомненно, парочка оригиналов, и, как таковых, я приветствую вас во имя Незрячего Агнца.
– Незрячий Агнец, – повторила парочка. – Да здравствует Незрячий Агнец.
– И опять же во имя его, – продолжал Мальчик, – смилосердствуйтесь над моим голодом. То, что ты, Гиена, намеревался соорудить из своей гривы колыбель для меня, есть знак великой оригинальности, – но я бы умер от близости к тебе. Работа твоих мышц – это для меня слишком сильно. Изобильность твоей гривы чрезмерна для меня. Удары твоего сердца разбили б меня вдребезги. У меня нет для этого сил. Соорудите, в хитроумной изобретательности вашей, кресло из веток и отнесите в нем… отнесите меня… туда, где… О, но куда же вы меня понесете?