Мальчики и девочки
Шрифт:
2 июня, год 1919
Папа позвал меня и сказал, что раз теперь мы живём в Польше, то должны стать поляками. Он был очень грустным, мне даже показалось, что он может заплакать. Но он не заплакал, а стал говорить со мной про польскую школу. Я не хочу в польскую школу, но раз папа говорит, что мне надо в неё идти, значит – я так и сделаю!
7 мая, год 1926
Я нашёл этот свой старый дневник. Как много времени прошло с тех пор как я писалем в него. Цо ешчэ я мог бы додаць сюда. Старая учительница моя тётя Текля Станишевская – давно умерла.
Андрейка
(Мой дневник в котором нет дат, так как пишу по памяти и даты не помню)
Дверь в кабинет начальника всегда вызывала у меня уныние. Да-да, один взгляд на её тёмную, вечно грязноватую поверхность, сразу же приводил меня в состояние крайней нервозности. Поэтому я хотел проскочить её как можно быстрее. Негромко стукнув в ненавистную преграду, два раза, костяшками пальцев, я нажал на обшарпанную ручку и решительно вошёл.
– Разрешите, Александр Брониславович, – спросил я, войдя в кабинет.
– Заходи, Андрей. Ну чо, змагар? Уже видел?
Начальник опять назвал меня змагаром. Почти всё управление называло меня так, из-за того, что я разговариваю почти исключительно на белорусской мове. Что тут удивительного? Я живу в Беларуси, я – беларус. Моя мама была учительницей мовы в школе. Почему я не должен говорить на родном языке? Хотя… никто прямо и не говорит, что не должен. Просто все вокруг смотрят на меня, как на пришельца. Да ещё эти шуточки…
– Так ты видел? – повторил свой вопрос Александр Брониславович.
– Что именно?
– Надпись на нашем здании, что! – отрезал начальник.
– Нет. Как-то не заметил. Спешил на дежурство.
– Слева от входа здоровенными буквами написано «Дыктатура». – сказал Александр Брониславович, голос которого становился всё сердитее.
– Честно, не видел.
– Ну так сходи и посмотри! Потом вернёшься!
Я вышел из кабинета и пошёл по длинному коридору к выходу из здания. Мой отец был милиционером, как и мой дед. Но может быть мне не стоило продолжать эту традицию? Династия? Ну да… династия. Но когда-то же надо начать новую… Зачем мне это? Просто я с детства мечтал стать милиционером. И вот – стал! Работаю несколько лет. Работа, конечно, не сахар. Как-то я бежал за хулиганом и выкрикивал приказы остановится, а он на суде потом сказал, что не понимал меня так как не знает языка, на котором я ему кричал. Белобрысый белорусский парень по фамилии Андрушевич не знает языка…
Я вышел на улицу и осмотрелся. Слева от входа действительно сияла яркая большая надпись: «Дыктатура» выписанная жёлтыми буквами, довольно аккуратно. Я вернулся в кабинет начальника.
– Ну чо видел? – спросил Александр Брониславович, оторвавшись от изучения документов.
– Так точно.
– Я вот думаю, не ты ли это написал, змагар ты наш. А?
– Что? – мой голос звучал удивлённо. – Да как вы вообще можете меня подозревать? Ерунда какая-то. Зачем мне это?
– Так ты ж у нас самый несознательный.
– Это почему же?
– Сам знаешь! – заявил начальник.
– Понятия не имею.
– Ну хватит придуриваться, Астапеня! – прикрикнул полковник. – Ты, *лять, всё понимаешь… А если не хочешь, чтоб тебя, в таких ситуациях, подозревали, то и веди себя как человек, разговаривай нормально…
– А я что ненормально разговариваю? Я что не имею права разговаривать на родном языке, который, кстати, государственный…
– Имеешь имеешь, – прервал меня Александр Брониславович, – я просто тебе по-доброму хотел посоветовать… ну чтоб ты в такие вот ситуации не попадал.
– Да какие такие? У вас вообще никаких оснований меня подозревать нет.
– А вот и есть.
– Нет, нету оснований.
– Ты мне ещё будешь тут пререкаться, стервец! – крикнул начальник.
– Никак нет, – ответил я.
– Короче, ясно всё с тобой… Иди и подумай о своём поведении!
– О чём конкретно подумать?
– Свободен! – гаркнул полковник и я вышел из кабинета.
Надпись закрасили быстро. Но через несколько дней она снова появилась на том же месте, почти такая же, как первая. Большая, сделанная жёлтой краской, надпись: «Дыктатура» снова будоражила наше милицейское управление, здание которого раскинулось в центре города на небольшой горке. С утра я был на работе и меня опять вызвали к Александру Брониславовичу.
– Видел? – спросил полковник, глядя на меня исподлобья.
– Так точно, видел.
– Что думаешь?
– А что я могу думать?
– Ты мне дурочка не лепи! – крикнул начальник.
– Виноват…
– Ну, короче, Астапеня, спрошу прямо: ты писал?
– Нет не я, – сказал я твёрдым тоном, глядя полковнику прямо в глаза.
– Хм… А я вот на тебя подумал.
– Это я уже понял.
– Ну раз не ты, то хорошо. Давай тогда займись этим делом. Нужно найти этого художника *лять мать его… Зайди к Коле. Пусть тебе покажет записи с камер. Крутись как хочешь, а найди этого *лять Айвазовского…
– Айвазовский писал морские пейзажи, – сказал я и тут же прикусил язык.
– Ты что ещё и умничать будешь? – кисло ухмыльнувшись спросил начальник.
– Нет.
– Пошёл нахрен отсюда к Коле! – загремел Александр Брониславович, поднимаясь с кресла и быстро краснея.
– Есть! – испугано крикнул я и, чеканя шаг, вышел из кабинета, услышав в спину «Змагар, мать твою.»
–Здарова, Андрюха змагарок, БЧБ не захватил? – сказал Коля, когда я вошёл в его кабинет. – Ты небось насчёт записей с камеры над стенкой, на которой эта хренова надпись, да?
– Да, – ответил я.
– Нет там ничего.
– Как это ничего нет? – пробормотал я. – С крайней камеры должно быть видно.
– Должно, но не видно, – сказал Коля.
– Мда… – сказал я задумчиво.
Через неделю надпись опять закрасили, а ещё через день она появилась снова.
– Ну как успехи? – спокойно спросил Александр Брониславович, но моё привычное ухо различило едва уловимые нотки ярости в его голосе.
– Я… я не знаю… – промямлил я.
– А кто знает? Кто должен, мать твою, знать, – заревел начальник. – У Коли был или бегал на митинг с БЧБ?