Мальчишник
Шрифт:
— На дне реки лежит пушкинская золотая монета, — напоминаю я. — Бросил, чтобы поглядеть, как она, сверкая, погружается в глубину Невы.
— А самого долги задушили, — говорит Вика. — Прав Достоевский: деньги — отчеканенная свобода.
— Он такой у Линева, задушенный долгами. До сих пор не понимаю, как Линев написал портрет? Непрофессиональный художник. Если даже и видел Пушкина, то один, два раза, не больше.
Вика кивает, соглашается.
Мы смотрим за борт пироскафа, как будто хотим разглядеть глубину Невы, куда погрузилась брошенная Пушкиным монета. Где-то лежит. Где-то лежат кольца с бирюзой — одно и другое, старшего поэта и младшего.
Прежние пироскафы топились дровами, имели очень высокие трубы, огромные колеса, упрятанные в деревянные футляры. Скорость движения 10 верст в час. Путь из Петербурга
И наш дизельный пироскаф своей движущей силой подавлял колебание волн. Двигались мы по тому же маршруту, по которому несколько раз плавал, гулял на пироскафе Александр Сергеевич вместе с Грибоедовым, Вяземским, художником Доу и семейством Олениных. Алексей Николаевич Оленин — директор Публичной библиотеки и президент Академии художеств. Его дом «соединял в себе все, что было замечательного в Петербурге по части литературы и искусства». Пушкин посещал Олениных с юности. Дочь Олениных Анну называл Драгунчиком.
Когда Доу рисовал Пушкина, Пушкин говорил ему:
— Зачем твой дивный карандаш рисует мой арапский профиль?
Был тогда Пушкин влюблен в Анну Оленину, и ему хотелось, чтобы Доу нарисовал Анну, нарисовал Драгунчика. Но Доу нарисовал его и увез в Англию. Много лет спустя в Англии окажутся некоторые потомки Пушкина. Последней из Пушкиных в Англии, владеющих русским языком, будет правнучка Анастасия, Анастасия Михайловна, жена предпринимателя сэра Гарольда Уэрнера, владельца имения неподалеку от Лондона Лутон Ху, где Анастасия Михайловна соберет многое, что касалось Пушкина и Натальи Николаевны. Все последующие «английские Пушкины» знать русский язык не будут, но все русское, собранное Анастасией Михайловной, будут сохранять.
— Какой дым валил от пироскафов! — смеется Вика. — И пахло дровами. Как же мой белый кружевной зонт!
— Зато мой черный Боливар в порядке, — довольный заявляю я.
— Ты хотя бы знаешь, что такое a la Боливар?
— Широкая шляпа.
— Сам ты шляпа. Это расширяющийся кверху атласный цилиндр с широкими полями. Пушкин носил Боливар с испанским плащом. Одну полу плаща надо было забрасывать на плечо.
Мы уже давно проплыли ростральные колонны-маяки, биржу, Пушкинский Дом, здание военной академии, дом, в котором в разное время жили Крамской, Куинджи, Клод, Чайковский. Петербург убегал от наших глаз. Мы только что с выставки «Пушкин и его время». Устроена в бывшем Конногвардейском манеже, который рядом с Исаакиевским собором. Сооружен манеж еще в начале XIX века по проекту мастера русского классицизма Джакомо Кваренги. Здание величественное, украшенное восьмиколонным портиком дорического ордера и скульптурными группами. Подобной обширной пушкинской выставки никогда не проводилось, и она вызвала чрезвычайный интерес. Было собрано вместе «все изобразительное», что сохранено в Ленинграде о Пушкине и его современниках. Люди приехали из многих городов и ходили на выставку день, два, а то и три, чтобы осмотреть всю ее не спеша, до деталей. Ходим и мы уже третий день, чтобы тоже — не спеша и до деталей. В Москву вернемся сегодня ночным поездом.
Я долгими минутами стоял перед портретом Натальи Николаевны, чтобы доподлинно прочесть в ее лице тихую, затаенную грусть, которая витала над ней. Увидеть бессонные, неподвижные ночи. Непоправимость. Невосполнимость. Невольные и вольные ошибки. Увидеть и первое счастье — свадебный вихрь на Арбате, а потом и раскаленную солнцем царскосельскую дачу. Увидеть и «роковую самоуверенность», о чем писала дочь Карамзина Екатерина. Хотел в ее лице, в ее глазах и услышать: «Простите!» Это она Данзасу, стоя перед ним на коленях. И я глядел изо дня в день на портрет Натальи Николаевны очень долгими минутами. Подумал, ну что же я ее мучаю и без того измученную. Упала капля горячего масла из пылающей лампы… Упала… Стоит только взглянуть на знаменитый портрет Пушкина работы Линева. Иван Логинович
«Глубокий и в то же время глухой оливково-черный фон, темно-коричневый сюртук, темные каштановые волосы, ненатуральное желтое, как будто освещенное мерцающей свечой лицо. Увидел ли художник Пушкина в одну из самых горьких минут его жизни и предрек ему будущее? Или изобразил его таким с натуры, но уже лежащим в гробу, потрясенный случившимся? Пока мы не знаем этого. Современники поэта не сохранили для нас никаких сведений о портрете».
Я переходил от портрета Пушкина к портрету Натальи Николаевны, и тоже несколько раз. Вика, когда смотрела на Наталью Николаевну, вдруг спросила:
— Как относишься к тому, что ее назвали кружевной душой?
— Впервые слышу. Не знаю, что сказать, — хорошо это или плохо.
— Прочитала у Бартенева.
Были на выставке и портреты детей Пушкина, дочерей. Мария Гартунг — звонкий, задушевный смех отца; легкая, как у отца, походка. Мы недавно вновь были на Донском кладбище, на ее могиле. Наш боярышник из шелка не потерялся и по-прежнему держится на граните, на памятнике. Портрет младшей дочери Натальи, Таши. «Прекрасная дочь прекрасной матери». Стройная, высокая, «в свои молодые годы яркой звездочкой сияла в столичном свете». С шестнадцати лет замужем за сыном начальника штаба корпуса жандармов генерала Дубельта, того самого, который после смерти Пушкина разбирал его бумаги. Этот брак дочери во многом расстроил здоровье Натальи Николаевны. Оказался неудачным и был расторгнут. Вскоре младшая дочь Пушкина выходит замуж вторично морганатическим браком за немецкого принца Николая-Вильгельма Нассауского и получает титул графини Меренберг. От ее дочери Софьи Николаевны, графини Торби, и начались «английские Пушкины», начался пушкинский Лутон Ху.
Марию Гартунг и Наталью Меренберг нарисовал, как и Наталью Николаевну, Макаров. Три портрета впервые, может быть, висели вместе: две дочери и мать. Недалеко от них — растерянный, отрешенный, поглощенный непоправимым горем Пушкин Линева. И произошло это на выставке в бывшем Конногвардейском манеже уже в наши дни.
Я уходил от этих портретов к живописным по цвету полотнам Чернецова, изображавшим старый Петербург, к петербургским акварелям Садовникова, литографиям Мартынова или гравюрам французского художника Дамам-Демартре, тоже посвященных Петербургу. И снова и снова меня тянуло вернуться и постоять перед тремя портретами Макарова и портретом Линева. Я будто бы глядел в магический стеклянный шар-око и слушал его. Смотрел и слушал. Точно оказался на Пяти углах, где Пушкину в шар-око прорицала судьбу угадчица Александра Филипповна Кирхгоф. Уверен, что подобному состоянию были подвержены многие посетители выставки. Походив и поглядев, например, портреты директоров Лицея Малиновского и Энгельгардта, рисунки лицеистов, портреты соседей Пушкина по имению, с которыми Александр Сергеевич общался, картины художников Средина и Домрачева — гостиные в Полотняном Заводе, гостиную в салатных тонах и гостиную в голубых тонах, — люди тоже, как и я, снова оказывались перед Натальей Николаевной и ее дочерьми. Оказывались в который раз перед Пушкиным Ивана Логиновича, полковника в отставке. В этом была магия!
Умер Иван Логинович Линев в один год с Лермонтовым. И тот и другой сильнее всех отозвались на гибель Пушкина — один показал, другой сказал.
Теперь нам с Викой требовался непродолжительный перерыв, такое вот плавание, чтобы отдохнуть, но и не утратить приобретенного состояния выставки, состояния пушкинского Петербурга. Мы плыли, гуляли по Неве на пироскафе пушкинским маршрутом к Кронштадту и обратно. Плыли, чтобы вернуться в бывший Конногвардейский манеж, где нам предстояло осмотреть еще экспозиции пушкинских афиш за многие годы. Светлана Васильевна Павлова подарила нам афишу, посвященную этой выставке. Повезем в Москву. А еще прежде подарила афишу своего музея-лицея и музея-дачи А. С. Пушкина, которую мы называем «Белой». Нина Ивановна Попова подарила, конечно, «Дом на Мойке». Из Парижа мы получили фотокопию афиши выставки к столетию гибели Пушкина и фотокопию снимка организатора выставки Лифаря.