Мальчишник
Шрифт:
Вот такая история происходила в доме у Красных ворот с обширным тенистым садом. В доме хорошо известном «всей просвещенной Москве, всему литературному и ученому миру древней русской столицы». В доме, где часто бывали Пушкин, Вяземский, Соболевский, Баратынский, и Гоголь, и Языков, и Чаадаев, и В. Одоевский, и Веневитинов. Бывали и декабристы. Где часто гостил родственник и друг Авдотьи Петровны Василий Андреевич Жуковский, где звучали стихи Лермонтова и сверстники сына Елагиной от второго брака Василия спорили о Лермонтове, утверждали, что «молодые люди обожают Лермонтова и видят в нем родоначальника нового поколения…». И, как вспоминает товарищ Василия Елагина по университету, «…им было хорошо и свободно благодаря удивительной простоте и непринужденности,
— Все, что было в Москве интеллигентного, просвещенного и талантливого, съезжалось сюда по воскресеньям, — сказал профессор Московского университета Степан Петрович Шевырев.
П. И. Бартенев:
— Средоточие московской умственной и художественной жизни.
Поэт Языков:
— Республика привольная у Красных у ворот.
Или как еще говорили:
— Красноворотная республика.
Этим летом я отправился поглядеть дом, где была «Красноворотная республика», — Хоромный тупик, 4. Дом Елагиной сохранился, он на территории Всесоюзного научно-исследовательского института электромеханики. Совсем рядом со станцией метро «Красные ворота», юсуповским дворцом, где во флигеле жила семья Пушкиных (я имею в виду родителей поэта), и местом бывших юсуповских садов, в которых еще мальчиком гулял Пушкин. Дом двухэтажный, каменный, с мезонином. Когда-то его тоже окружал сад, но сейчас окружают современные корпуса института, а дом, к сожалению, пока что просто стареет и разрушается в своем Хоромном тупике. А ведь здесь Авдотья Петровна Елагина «необыкновенно как умела оживлять общество своим неподдельным участием ко всему живому и даровитому, ко всякому благородному начинанию и сердечному высокому порыву». Неужели никто никогда не оживит этот дом? Ни у кого не появится сердечного высокого порыва?..
СПЯЩИЙ ЛЕВ
Татьяна Александровна Березкина — научный сотрудник дворца-музея в Алупке. Беседовали с ней о портрете Софьи Воронцовой (работы Кристины Робертсон. Софья — девочка), который был сейчас выставлен во дворце, в шуваловских комнатах. Татьяна Александровна прочитала нам свои стихи, обращенные к портрету; мы записали одно четверостишие:
Наследье ль славного поэта? Или случайная примета? . . . . . . . . . . . . Английской кистию она Для нас навек сотворена.Разговорились о родословной линии Воронцовых. Вика взяла листок бумаги и начала чертить схему, уточняя с Татьяной Александровной родословную. Получалось, что дочь Софьи Михайловны Воронцовой-Шуваловой Елизавета Андреевна была замужем за отдаленным потомком президента русской Академии наук Екатерины Романовны Дашковой Илларионом Ивановичем Воронцовым-Дашковым. Интересно и то, что Илларион Иванович был сыном графини Александры Кирилловны Воронцовой-Дашковой, славившейся своей красотой. Лермонтов посвятил А. К. Воронцовой-Дашковой стихи. Приведем первые строчки стихотворения:
Как мальчик кудрявый резва, Нарядна, как бабочка летом; Значенья пустого слова В устах ее полны приветом.И это в ее особняке в Петербурге появление Лермонтова на балу было сочтено особами царской фамилии непозволительным.
Татьяна Александровна Березкина, беседуя с Викой, начала попутно отвечать и на мои вопросы, также касательно Софьи и ее дочери.
Там, где в Алупкинском дворце зимний сад, в подвале в годы империалистической войны последними
— Под зимним садом дворца — длинные узкие подвальные окна. Именно здесь и был тайник, — сказала Березкина. — Имеются две версии, связанные с ценностями: первая — сотрудники ЧК по одной из попавших к ним фотографий дворца догадались о тайнике, и он был вскрыт. Это 1927 год. По другой версии — из Парижа в том же 1927 году от Елизаветы Андреевны появился в Алупке некий штаб-ротмистр Семенов. Прибыл на баркасе из Турции. Елизавета Андреевна дала ему приметы тайника и назвала данную операцию «Спящий лев». Штаб-ротмистр проник во дворец — не исключено, что через один из подземных ходов, — вскрыл тайник. Помогал ему какой-то грек, флибустьер. Ценности переправили на берег. Тоже, может быть, использовали для этого подземный ход. Ночью погрузили на баркас. Вышли даже в море. Не знаю. Кажется, грек предал Семенова. Тоже не знаю. Но штаб-ротмистр был задержан, ценности изъяты. Все догадки. Было… не было…
— Захватывающий сюжет, — сказал я.
— И название какое — «Спящий лев»… — кивнула Вика.
Маленькая копия алупкинского спящего льва стоит у нас с Викой на столе: производство копий (и очень неплохих!) наладил кооператив крымских художников.
— Да, забыла вам сказать по поводу льва: когда наши узнали об этом названии, то вначале решили, что все спрятано под скульптурой спящего льва, и чуть было ее не взорвали.
— Татьяна Александровна, вы видели подземные ходы?
— Нет. Но алупкинские ребята побывали.
— Залезли?
— Залезли и пролезли в тот, который был в парке-хаосе. Во дворце до сих пор есть лестницы, которые как-то странно звучат, как будто бы прячут под собой пустоту. И двери есть странные…
— А какова дальнейшая судьба Елизаветы Андреевны?
— На старом кладбище между Мисхором и Кореизом — могила. Некоторые полагают, что похоронена одна из дочерей Елизаветы Андреевны, то есть внучка Софьи. Но это неверно, так как Елизавета Андреевна уехала из России со всеми своими детьми. Это ее родственница. Может быть, последняя из здесь остававшихся. Погибла из-за несчастной любви: покончила с собой.
Разговор с Татьяной Александровной происходил в Алупкинском дворце, в шуваловской его части.
Как я Вику и убеждал, когда погубил, сжег утюгом розу «графиня Воронцова», что всегда у нас будет повод или даже так — радостная необходимость — вновь приехать в Алупку весной, в мае, чтобы сорвать желтый с розовой каймой цветок. Мы и явились за цветком. Вышли от Березкиной во внутренний двор, обогнули дворец со стороны туровых башен и домовой церкви и вдоль шуваловской части, но уже со стороны моря, направились к входу, к альгамбре, к заветному кусту. Проходя мимо зимнего сада, поглядели на узкие подвальные окошки в фундаменте. Роза еще не распустилась (выдалась холодная весна) — были только бутоны. Вика не огорчилась, сказала:
— Значит, вновь приедем следующей весной. Да?
Дело в том, что мы не могли задерживаться.
— Конечно, — подтвердил я. — Операция «Бодрствующий лев».
Куст ведь был у льва бодрствующего.
Но зато в эти дни нам с Викой в знаменитой долине Ласпи (за Форосом) посчастливилось встретить другой редкий цветок, и тоже связанный с Воронцовой и даже с Пушкиным (Пушкин мог о нем знать), — комперовскую орхидею. Об этом расскажем в дальнейшем. А потом наши крымские друзья Дина и Валерий Ясинские на своих «Жигулях» довезли нас до старого кладбища между Мисхором и Кореизом. Оно располагалось на высоком холме, на самой его вершине, — небольшой островок старой запущенной зелени: кипарисы, туи, заплетенные плющом, загущенные кустарником. Разрушенные, во многих местах распавшиеся, каменные ступени вели на островок прошлого. Рядом с холмом вознеслись дома-новостройки.