Маленькая девочка из «Метрополя»
Шрифт:
(Ясно какие.)
— Да, везу.
— Ой, ну вот этого не надо, не надо. Л.С., не-на-да! Оставьте лучше, по-доброму советуем. Ну мало ли. Будут у вас неприятности.
(Боятся, что неприятности будут у них.)
— Так, — сказала я угрожающе. — Такк! Это что, запрет на профессию?
(Совершенно несоветский термин, кстати. Они не знали, с чем это едят.)
— Я же писатель! Я везу книги, необходимые для работы!
— А, Л.С, если не секрет, че вы такое это… Ну, скажем, взяли?
— Я взяла что? Да Бунина, Ахматову, Булгакова. Ницше
Они покивали.
— Вообще-то все равно не рекомендуется, знаете…
Я была совершенно честно возмущена. Наконец одну светлую голову посетила умная мысль:
— Л.С., вы знаете что? Вы в декларацию все это дело возьмите занесите, а то что это… Как-то не хочется, чтобы… как бы это выразиться… И все будет открыто. Так сказать, весь списочек с названиями.
Они отошли, сняв с себя всю ответственность за мое дикое поведение, оч довольные. Они рекомендовали мне самой на себя написать донос. Никто ведь не отменял срок, предугаданный Чуковским, за хранение и распространение…
Дальше события разворачивались совсем уже гомерически.
Та сумка, в которой ехала куртка и спрятанные в ней книги, в Шереметьеве пропала. Мои высоченные «чинзанщики» уже торчали в голове огромной очереди к таможенникам, а я все ходила вдоль транспортера и по окрестностям, с отчаянием понимая, что проблему решили без меня. Но там были все детские вещи! Феде, Наташе, Аньке и маленькой Маньке!
Как вдруг я, окидывая безнадежным взглядом полы и чужой багаж, увидела свою новенькую сумку среди десятка других, аккуратно разложенных у ног благостного старичка, который стоял, прислонившись к стене, и с улыбкой смотрел вдаль. Он стоял не хуже чем пастух среди стада овец, что-то жуя, уверенный в себе и довольный своим достатком. Глазки у него радужно сияли, как лужицы с керосином на асфальте. Новая челюсть выпирала изо рта. На его прекрасном шерстяном костюме торчали беконечные ряды орденских колодок и коллекция нерусских медальных украшений типа значков. И весь он как-то топорщился, удерживая равновесие. Может быть, ему трудно было находиться в вертикальном положении. Но он был стоек. Я набралась смелости:
— Вот это моя сумка, извините!
Он неожиданно ответил, восторженно на меня глядя:
— А я и не отрицаю!!!
Я взяла сумку, приоткрыла молнию — игрушки, куртки. Моя. И — о счастье — успела к своим рослым актерам, Грише по кличке Тибул, Игорьку Золотовицкому и Зяме (Земцову), которые высились во главе очереди прямо перед таможенным контролем.
Я почти плакала.
— У меня украли сумку! — нарочно громко сказала я. — И я ее столько искала! Представляете?
Текст был предназначен насторожившейся очереди и таможенникам.
Таможне еще только этого не хватало. В данный момент они шерстили коробки какого-то хорошо одетого мужчины. Коробок было штук тридцать. Они были аккуратно завязаны веревками. Потный мужчина покорно распутывал узелки. Очередь хмуро нависала. Таможенник явно работал по наводке.
— А это что? — спрашивал он.
— Это? Да это что… наручники, — как малому ребенку, втолковывал ему мужчина.
— Зачем? — глупо спрашивал таможенник, пока другой вспарывал еще коробку.
— Это сувенир, понимаешь? В подарок, в подарок.
— Откуда везете?
— Из Африки, понял, из Анголы я еду, по работе там, из Анголы.
Наконец с ним покончили. Несчастный погрузил свои хлысты, кастеты и наручники на три тележки и повез их куда-то за кулисы.
И тут я увидела моего радужного старца. Он уже был по ту сторону барьера, видимо, прошедши таможенный контроль. Он держался скромно и сбоку, прихватив ручку багажной тележки. А саму тележку везла по направлению к таможенникам (повторяю, с той стороны) какая-то расстроенная пожилая женщина. В тележке было чемоданов и сумок чуть ли не выше ее головы.
— Гражданка! — рявкнул таможенник, еще не остывший после наручников. — Сюда нельзя! Вы переходите государственную границу!
— Товарищи! — как обокраденная, завопила бедная женщина. — Товарищи! Папа набрал чужих чемоданов! Это не его багаж вообще он вывез! Он генерал! Дамские какие-то сумки!
— Гражданка! — испуганно отвечал таможенник. — Сюда вам сказано нельзя! Государственную границу пересекли!
— Он был, — кричала генеральская дочь, не слушая, — на встрече ветеранов «Люфтваффе» в Мюнхене! Немцы эти ему черт-те чего надарили насовали! Вместе воевали, понимаете? Он не может вспомнить! Напоили!
Старичок, дополнительно, вероятно, накачанный в первом классе аэрофлотовским коньяком, осторожно держался за тележку и улыбался, делая жевательные движения. Или ему мешал зубной протез.
Мне тут же вспомнилось, как ответила одна приемщица обуви в ремонтной мастерской одинокому пьяному посетителю, который ей игриво напомнил, что он, может быть, с ее отцом вместе воевал.
Она отвечала из своего окошка резко, как кукушка из часов:
— Вместе воевали, друг друга убивали.
(Я присутствовала при этом в одном сапоге, ожидая на газете, пока к другому прибьют подметку.)
Разумеется, при таких форс-мажорных обстоятельствах я со своими книжками перешла границу беспрепятственно.
Будут еще они возиться с какими-то Буниным и Булгаковым! Тут наручники и кража! Тем более что я перед этим громко заявила, что у меня украли сумку. И может быть, эта дочь-старушка как раз везет украденное, и вот-вот эти бабы начнут разборку вещей на государственной границе! Разложат тут все!
Книги эти с тех пор стоят у нас на полке, чудесные книги, вышедшие в те достопамятные времена, когда Горбачев охотно раздавал направо-налево права и свободы посторонним странам, где свергались правительства, уходили в небытие партии и чиновники, менялся государственный строй. Горби был любимцем тети Риты Тэтчер, дяденьки Коля и всего прогрессивного мира. И только дома он ничего не хотел отдавать, храня и компартию, и республики, и строй, и все порядки, лагеря и запреты, и главное — голод и голод, пустые магазины, повальное воровство и очереди, бесконечные очереди… В руинах лежала непомерная советская земля, как во время войны — во время войны руководства со своим народом.