Маленькая слабость Дракона Андреевича
Шрифт:
В студенческом чате он Стэф, пару раз мы с ним рубились по сети в одной команде в «Контер».
– Прогульщица Евгения Туманова хочет нам рассказать… – делает он широкий жест к доске.
– Та-да-да-дам… – негромко комментирую я.
Сашка встаёт, выпуская меня.
Закидываю косу назад и, стуча каблуками, присоединяюсь к Стэфу у доски.
– О чём может нам рассказать Туманова Евгения? – с любопытством смотрит он на меня.
– Туманова Евгения – разносторонний, начитанный человек, – улыбаюсь я. – Ей есть из чего выбирать. Поэтому огласите
– Ммм… – понимающе и весело прищуривается он. – С кем имею честь?
– «Джонни»… – чуть слышно.
Удивлённо изгибает бровь.
– Девчонка? Серьёзно?
Пожимаю плечами.
– Давай, разносторонний Джонни, – улыбается он, – что-нибудь глубокомысленное о личности Ивана Грозного.
– Мою версию или официальную?
История – это прямо моё!! Зачитывалась, обложившись многочисленными томами.
– А есть собственная?
– А то как же!
– Весь во внимании.
– В результате психотравмирующих обстоятельств взросления – смерть родителей, манипуляции бояр, развращённая среда – депрессивно-маниакальный психоз. Который прогрессирует и под давлением приближённых приобретает садистские оттенки. Царь не взрослеет, оставаясь внутри психически надломленным, запущенным ребёнком. Приближённые пестуют у него манию величия (он же помазанник божий, и любой его каприз Богу угоден!), и банальная маниакальность, склонность к садизму начинают искать для своего воплощения более насыщающие масштабы. В итоге мы получаем опричнину и все зверства, ей свойственные. Однако нельзя не отметить и его политических достижений, которые, благодаря жёсткости и жестокости, неизбежны, как при правлении любого маньяка, зацикленного на власти. Вспомним, хотя бы, Сталина… Но в итоге вместе с личностью больного правителя разваливается и страна, что мы можем также наблюдать к концу правления Ивана. Таким образом, могу заключить, что первые лет десять правления маньяка весьма эффективны для реформаторства страны, но в связи с прогрессированием болезни последующие годы становятся разрушительными для внешней политики и катастрофой для граждан. Лет через десять нужен переворот...
– А как же статус святого, Туманова? – ехидно улыбается Стэф. – Вопрос канонизации стоит!
– Стоит! Благодаря очередному маньяку от церкви антисемиту Иоану. Который видел в Иване Грозном карающую божью длань, а истории его зверств опровергал как поклёп. Адекватные представители церкви против.
– Молодец… Джонни! Есть, с чем поспорить, но в целом – содержательно. Пропуски отработать. После лекции подойдёшь – скажу как.
– Есть! – шутливо отдаю честь.
– Через две недели чемпионат по «Контеру», приглашаю в свою команду.
– С удовольствием!
Возвращаюсь на место.
Стэф вещает про внешнюю политику Ивана. Я в курсе его внешней политики, и мне есть много чего добавить.
Немец легонько тянет меня за косу. Поворачиваюсь.
– Удивила! – шепчет он. – Готовилась?
– Ага… Весь шестой класс!
Как раз ушёл на историю.
– Да ладно? – фыркает
– Жень, – одёргивает меня Сашка.
– М?
– Ну, хватит…
– Джонни, – дергает Ангел. – Конфету хочешь?
– Хочу!
Стеф гневно смотрит на нашу четверку.
– Туманова Евгения хочет рассказать нам…
О, чёрт…
С последней лекции нас отпускают пораньше, и мы своей тусовочкой сбегаем до ближайшей кафешки. Танюшка, моя официальная соседка по комнате, единственная из девочек прижилась в нашей компании. Остальные девочки на курсе сторонятся меня. Её неформальность и незацикленность на мальчиках мне очень импонируют, как и «Крематорий», который всегда играет в её наушниках. А ей импонируют Цветаева и Ахматова в моём исполнении. Ну и определённая шиза, которую она может чувствовать близко, однако не напарываться на неё непосредственно. Эдакая безопасность рядом с хищником.
Я изредка ночую в общаге, сохраняя за собой место. Да и просто иногда так удобнее по учёбе.
– Жень… – Сашка не отводит от меня взгляда. – Завтра мама приезжает. Придешь?
Мы дружим с его мамой. Классная тётка… Но это обостряет всё ещё сильнее.
– Постараюсь. Во сколько?
– В пять.
– Забегу на полчасика.
– Я хочу подарить тебе книжку, Женя.
Протягивает. «Цветок жизни». Еще пару лет назад я зачитывалась ею у них в гостях.
– Ооо! Спасибо! – забираю книгу. – Спасибо!
Сашина мама с ласковой улыбкой смотрит на меня.
Это единственная известная мне мама, которая смотрит на меня так. Остальные мамы моих одноклассников испытывали к моей персоне несколько другие чувства. С третьего класса ко мне приклеилось стёбное прозвище «С этой девочкой не дружи». Нет, меня всё устраивало… В друзьях-ровесниках я не нуждалась. Нам было не о чем дружить.
– Женечка, как у вас с Сашей?
– Людмила Михайловна, – вздыхаю я, закрывая глаза.
– Нет?
– Нет.
– Совсем-совсем?
– Ничего не могу с этим поделать.
– А что не так, Женя? Он любит тебя.
– Наверное, я не люблю, когда меня любят. Это ужасно…
Улыбается, поглаживая меня по руке.
– Почему?
– Потому, что это больно и неприятно. Тяжело. Выворачивающе. Зажимающе. Меня тошнит, если честно, от таких чувств. Это как изнасилование! – передёргивает меня.
– Ты не влюблялась сама никогда?
– Наверное, я не создана любить.
– Может быть, тебе стоит подпустить его ближе и попробовать расслабиться?
– Не могу. Не моё. Не тот голос, не тот запах, не те мощности, не та зрелость, не тот вкус. Зачем? Из жалости?
– Нет, из жалости не надо. Пусть переживёт это как есть. Ничего не поделать, – вздыхает она. – Станет сильнее.
– Спасибо! – мне становится чуть-чуть легче и свободнее. – Спасибо Вам огромное! Я пойду...
– Всего хорошего тебе, Женечка.
– И Вам.
Заканчиваю свои рефераты. Глаза уже слезятся от монитора. От концентрированной «ботаники» уже подташнивает. Прогуляться бы... Первый час…