Маленькая война
Шрифт:
— О, мне дурно… — закатила глазки крайняя, с напудренной бородавкой.
На помощь пришел друг: запах конюшни проник в зал. Борька, словно заправский пожарник, облил меня из ручной пневматической груши — с кепки до левого ботинка.
— Фабрика «Заря», — торжественно возвестил он и направил струю на бородавку. Очередь притихла. Борьку тут знали и побаивались.
Я утерся кепкой. Духи и конский навоз дали мерзостный результат.
Семен Самуилович расшаркивался с клиенткой. Дама трогала башню на голове, кровавым ртом изрыгала поток любезностей:
— Следующий! — заорал Борька.
Дверь жахнула, взвизгнула рессора, — в зал влетела Борькина мать. Усики ее шевелились. Чем-то тетя Зина напомнила моего Боливара. Наверное, фырканьем. Семен Самуилович отпал от ручки с кровавыми ноготками и получил вместо платы пощечину. Дама ойкнула. Парикмахерши перестали ловить мух и ждали развития событий.
— В окне видела! — фыркала тетя Зина, грозно поводила плечами и трясла вторым подбородком. Платок сбился на литую шею.
— Зинаида! — трагически воскликнул мастер дамской прически.
— Или семья, или… — Борькина мать зыркнула в сторону. Очередь сидела, не шелохнувшись. В сгустившемся молчании жужжали мухи.
В этот момент хлопнула дверь, и в зеркале я увидел маму. Что ей понадобилось в дамской парикмахерской? Заметив меня, мама очень смутилась.
— А, соседка! Пожалуйте, пожалуйте, — обрадовался Семен Самуилович.
— Мимо шла… С базара… — теребила платок мама и показывала всем авоську. Она посмотрела на меня умоляюще. Я выставил правую ногу, закрывая рваный ботинок.
— Как договорились. Давно ждем… — Семен Самуилович уже снимал с мамы плащ. — Окажите честь.
— Я потом… Очередь же… — мама никак не хотела отдать авоську с картошкой.
Очередь не возражала. Семья парикмахера (кроме Борьки) улыбалась. У мамы густые черные волосы, которые она закалывает гребнем — и на работу, и в праздники.
— Такой день, такой день… — хлопотал, усаживая в кресло маму, Семен Самуилович. Она напряженно смотрела перед собой. Супруга дамского мастера резала бутерброды. Парикмахерши пили чай из термоса.
— Такой день… По высшему разряду… — взмахнул салфеткой Семен Самуилович.
Заладил!.. Какой «такой» день? Обычное воскресенье. Довольно-таки холодное. Вдоль заборов друг за другом гнались листья. Борька брел, подталкиваемый ветром, и страдал.
— Мама же любит его! Термос, обеды, диета, лекарствами поит… И халат ему на работу стирает… Пойми их!
Я почесал под кепкой и промолчал. Руку оттягивала авоська с картошкой. Задумчивые, мы потеряли бдительность.
В 12 часов 44 минуты из-за угла выскочили трое — в кепочках с обрезанными козырьками, в брюках клеш. Заудинские. Борька побежал назад, но путь преградили еще трое. Челки, наглые улыбки, и серу жуют.
— Здоровайте, барбосы! У вас все такие пугливые?
Дикий хохот. Конопатый заводила лениво наматывает на руку солдатский ремень. В пятизвездную бляху запаян свинец. Борьку колотит, аж щеки трясутся. Рановато. По опыту знаю, что бить будут не сразу — сначала поупражняются в остроумии.
— Обыскать бы… — ковыряет в носу самый маленький, конопатому верзиле по плечо.
— Не к спеху, — сплевывает обильную слюну конопатый. — Они у нас пугливые шибко. Вишь, обкакались… со страху-то…
Конопатый лягает мои, в «яблоках», штаны. Новый взрыв хохота.
— Эй, девочки, кто из вас так надикалонился? — зажав нос, гундосит заводила.
Заудинские веселятся. Мы в западне. Пустынная улочка. Заборы, заборы… Ни родни, ни милиции. Бежать? Догонят и в наказание разденут. Такое уже бывало. А у меня к тому же авоська. И Боливар не подкован на заднюю левую.
— Пацаны, айда их к Французу! — вопит кровожадный малец.
Предложение встречается с энтузиазмом. Француз — местный главарь, или, по-городскому, мазёр. Дело худо. Нас волокут в глубь нежилого дворика. Борька упирается, ему костыляют по шее.
У костра сидит Француз — мордатый парень в тельняшке и новой телогрейке. В консервных банках бурлит темное варево — чифир. Приятель разламывает ящик, что-то рассказывает Французу… Оба гогочут. Подбросив в костер дощечек, дружок оборачивается… Золотая фикса — сверк!.. Мадера? Здесь, в логове заклятых врагов!.. Не может быть!
Мы едва встречаемся взглядами, и приятель Француза бочком-бочком катится со двора, заметая клешами следы. Съежился, воротник поднял. И туфельки лаковые, черный низ, белый верх. Но мало ли в городе пижонов в брюках клеш и лаковых туфлях…
— Эй, корешок, а чифирок? — пришепетывает вслед Француз. — Как стемнеет, усек? За свалкой, поэл?
Французского в мазёре маловато. Низкая челка закрывает и без того маленький лоб. Глубоко посаженные глазки, гнилые зубы и татуировки на руках. Появление кличек загадочно. Зачастую ее обладатель ей не соответствует. Вон того кровожадного мальца, к примеру, зовут Тумбой. Но кличку еще нужно заслужить — подраться, отобрать деньги, лихо выпить, не морщась, водку, а лучше сразу сесть в колонию для несовершеннолетних. Каких кличек только нет! Бизон, Фриц, Банан, Макинтош, Валет, Сохатый, Подонок, Кабан — целый зоопарк! Хромой Батор говорит, что клички — пережиток рабовладельческого строя. Француз его ненавидит. На пальцах у мазёра наколото «1946», год рождения. Француз старше своей стаи, в драках не участвует, сидит в своем логове и без конца пьет чифир. Хромой Батор его ненавидит.
— А! Кто к нам прище-е-ел! Барбосы! — обжигаясь, лакает из банки Француз. Букву «ш» произносит как «щ» — из чистого форсу.
— Угу! — выслуживается ради клички конопатый. — От моста за ними следили… Шпиены! Хитрые! В паликмахерскую зачем-то ходили… Эва, дикалону-то извели!
— Ща! — изумляется Француз. — Внутрь? Во, молодещь пощла…
Борька жалко улыбается, вот-вот хвостом завиляет…
— Слущай сюда, барбосик, — ласково пришепетывает хозяин двора. — Будещь прыгать вокруг костра и гавкать… поэл, барбос?