Маленькая война
Шрифт:
— Эй ты, командир сопливый, а ну, гони своих вояк обратно! Еще не поздно, усек? Че варежку разинул? Одна нога здесь — другая во дворе!
Хромой Батор не сдвинулся с места. Мой Боливар ударил копытом.
— Давай я… — тихо сказал. — Приказывай.
Команданте промолчал. Дымные полосы струились в свинцовое, опаленное на западе небо…
И вдруг с шумом взлетела стая ворон, закаркала, предупреждая друг друга об опасности. В сгустившихся
Мадера подскочил к Хромому Батору, сверкнул фиксой.
— Да ты че, в натуре! За дешевку продаешь?! — он толкнул команданте в грудь. — А ну!.. Живо!
Хромой Батор, царапая короткой ногой землю, пошел на Мадеру.
— Ты че, ты че, в натуре! На своих, да?! — попятился Мадера. — А я-то к тебе… как к брату! Дурак ты, поэл? Какие бы дела крутили! По-шанхайски, поэл? Они ж малолетки, усек, им ниче не будет! Малолетки, поэл? Озолотились бы, дурень! — Мадера оступился и упал на мусорную кучу. — Ах ты так, гнида хромоногая! Мадеру на понт! Шанхай спортил, барбос сопливый! — заверещал он. — Уйди, козел! Убью-у-у!..
Лица не было видно. Блеск золотой коронки и чего-то холодного, опасного…
Живот стягивает судорогой. Родина или смерть.
«Если нож — стрелять! Если нож — стрелять!» — твержу приказ, как заклинание, и дергаю, дергаю рукоятку — ствол увяз в дырявом кармане.
Хромой Батор стоит, завороженный тусклым блеском узкой полоски стали. Не отводя взора, делает шаг и загораживает спиной нарушителя закона города.
— Назад, команданте, назад! — дуло пистолета прыгает, рукоять скользит в потных ладонях. — Буду стрелять!
Команданте медленно оборачивается, поднимает руку.
— Не!..
Собачий лай отвлек на мгновение. «Такса» юлой вертанулась у ног и взяла след. Пижонские белые туфли мелькали среди куч.
— Где он?! — обжег горячим дыханием участковый Батиста и понесся в сторону собачьего лая.
Я рванулся было в погоню, но услышал стон. Он шел от земли. Упав рядом, рукой нашарил что-то липкое…
Закаркали, вздымая мусорный ветер, черные птицы, дохнуло холодом — стало темно. Я закричал в ужасе и тоске…
Потом с заудинскими пацанами мы несли обмякшее тело команданте, потом метались от одной телефонной будки к другой; толкаясь и спотыкаясь, бежали за скорой. Потом Борьку не пускали в больницу, а Петька пинал валенками казенные двери; потом у кого-то из заудинских взяли нужную группу крови; потом нас долго держали в милиции и грозили, а толстый майор, побагровев, кричал, что не допустит войны до нашего совершеннолетия…
Краски, слова, запахи воскресного дня смешались. Но был момент — перед тем как захлопнулась дверца скорой помощи…
Команданте шевельнул запекшимися губами. Он бредил.
Я склонился над носилками.
— Я здесь, команданте! Что, что?..
Его волосы пахли мылом.
— Не стреляйте…
Он был чист.
00:00. Продолжение полета
Полночь. Кутаюсь в одеяло, не могу заснуть — возле уха громко тикают часы «Победа».
Встаю с постели. Луна запропастилась. Стекло гнется, дребезжит от ударов ветра, приятно холодит ноющий лоб. В тусклом свете фонаря кружатся, кружатся листья. Барак кряхтит, подвывает чердаком… Тополя скребутся о карниз, по потолку и стенам гуляют диковинные тени…
Мне страшно. Верного Боливара я отпустил на волю.
Пистолет и патроны выбросил в Уду. Река поглотила их без звука и следа.
Но мне все равно страшно. Я выполнил приказ хромого безумца, но зачем-то оставил последний патрон… Зачем?
Поворачиваюсь на другой бок. Надо думать о чем-нибудь хорошем.
О чем же, о чем?..
Дядя Володя, он же Батиста, изловил Мадеру при помощи «таксы». Собаку кормили всем двором.
Хохряковы непонятно отчего передумали разводиться.
Семену Самуиловичу разрешили заниматься любимым ремеслом. На семейном совете Борька заявил, что пойдет в дамские парикмахеры.
К нам приходил Максим Маланович и сказал, что кризис миновал. Рада спит. Мама надела туфли на высоких каблуках.
О чем же еще?..
Поздно вечером я забрел в кочегарку помыться, чтобы смыть кровь и не пугать своим видом маму. Дядя Саня и его жена купали в своей каморке дочку. Родители смеялись и брызгались водой, как маленькие. Дочка с восторгом пялилась из ванночки…
Мне становится легче.
В окне высыпали звезды, они дрожат и будят слабые надежды.
Спит мама, спят соседи, летят во сне сквозь звезды взрослые и дети, умники и дураки, добрые и злые, спят деревья, кони, караул…
Отбой, земляне! Я завожу часы «Победа», кручу колесико до упора. Утром в школу.
Я зарываюсь лицом в подушку и чудится мне — нет, нет, я слышу! — как нежно и печально звонит от реки колокол…