Маленькая желтая лампа
Шрифт:
– «Латоны» больше нет, – нахмурился Мадянов, внезапно вспомнив, что не только Огородный Билл заплатил жизнью за коварное и предательское злодейство, а вместе с ним сгинули в небытие по меньшей мере пятнадцать невинных человеческих душ.
Тут же со всех сторон на него посыпались глупые и совсем детские вопросы. Доктор Мадянов отвечал, как мог, не очень связно. На него наступал толстой тушкой комиссар Цугундер, требуя и провозглашая, что он, как представитель общественных властей, и что в его праве, и что с Командора еще спросится, и дальше в таком же духе. А доктор не находил в себе сил прервать его вулканическое поносное извержение, все куда-то ушло, и красивые слова о подвигах и чудесах, и его личные переживания, которые так хотел донести кому-нибудь, пропал даже страх. Ничего в нем не осталось, кроме ватных ног, и те совсем не держали доктора. Зато вдруг,
– Жирный боров, куриные мозги! Да что вы понимаете! Шатаетесь без толку, житья от вас нет! Подумаешь, фингал! Вам не психолог нужен, а качественный мордобой! – Арсений кричал, но ему казалось, будто говорит он удивительно тихо. – Вы, Кэти, пейте ваш коньяк или чем там успели нализаться! Стоило тащиться в этакую даль за примитивной белой горячкой!.. И не лупите на меня вороньих глаз, сеньор вы мой, Рамон! Вы – придурок, это не ругательство, а диагноз! С чем вас и поздравляю!.. Магистр Го Цянь, умоляю, уведите меня отсюда подальше, я не в состоянии идти сам! И я не знаю, куда!
– Я думаю, доктор Арсений, это нужное сейчас решение. Не желаете ознакомиться с лабораторией? И не стоит упоминания, что время не подходящее. Никто не понимает о времени вперед, какой момент для чего имеет предназначение, – покорно откликнулся на просьбу магистр Го Цянь.
– Куда угодно, хоть на край света, если у него есть край, – согласился Арсений, – пусть и в лабораторию.
Они уже покидали столовую, где теперь не раздавалось ни звука, даже комиссар Цугундер не пыхтел, видимо, опасаясь обещанного мордобоя, когда доктор Мадянов услышал ясно и громко сказанное ему вслед:
– С Рождеством! Наш психолог сам спятил! Вот номер, так номер!
Это сказала Кэти.
Лаборатория оказалась местом приятным. Освещения здесь не жалели, и то признаться, тьма-тьмущая непонятных приборов, повсюду кругом, включая и потолок, и каждый желает поведать о проделанной работе. Данные шли непрерывным потоком, их графический и математический анализ в бесперебойном порядке отображался на плексовых экранчиках, локальный лабораторный сумматор-логик от натуги скрипел всеми молекулярными «шестеренками», создавая в воздухе легкое, интимно убаюкивающее гудение в тональности ре-мажор. И как всегда, во время нечастых пребываний в подобных местах Арсению казалось, будто лишний в них человек. Ну, скажите на милость, что может тут делать часами, иногда и сутками Эстремадура, если весь процесс и без него идет своим чередом? В куклы забавляется, что ли? Все это сборище технологических совершенств на малом пространстве – лишь взрослые игрушки, хотя, может, он, Арсений, не прав. Столетия бдений не то что возле телескопов, но и подле электронных самописцев и даже у мониторов первых кибернетических счетных помощников прошли безвозвратно.
Ныне любая функциональная логик-система на девяносто, если не более того, процентов живет собственной жизнью. И не всегда непременно человек ставит ей следующую задачу. Довольно часто бывает, что разрешение одной проблемы автоматически, как в случае цепной реакции, сразу же вовлекает весь рабочий агрегат в решение другой, следующей за первой, и так без конца. Потому что всех этих крошечных подручных размерами немногим больше атомарного, но миллионами трудолюбиво думающих за человека, внутри действующей системы нельзя остановить. Нельзя отключить от источника питания, нельзя законсервировать, как в прошлые времена. Арсению невольно воображалось, будто их микроскопическая кипучая деятельность подобна самой настоящей органической жизни, хоть и довольно жалким образом. Стоит такую систему лишить нужного ей притока энергии, как немедленно все рассыплется в прах, и никакая починка не спасет, слово «ремонт» здесь вообще неуместно. Как если бы лечить труп после начала его разложения. Ученый в лаборатории теперь скорее направляющий контролер, а подлинный он – вне ее стен, когда операциям разума придает их оценочную стоимость. Но может, Эстремадуре сподручней размышлять именно тут, среди поющих тихую песню верных помощников, и никакие мифические законы робототехники ему не нужны и не страшны, все одно ничья душа ни разу не захотела ни поселиться, ни снизойти к его уникальным, технологически почти совершенным прислужникам. А где нет души, нет и сознания себя, а значит, этических проблем не существует тоже. Пожелай сеньор Рамон остановить и тем самым разрушить любой из подчиненных ему приборов, он, в конечном итоге, испытал бы сожаление, какое бывает от причинения ненужного материального ущерба. Но вот чего бы он точно не ощутил, так это гнетущего чувства вины. Ну, сломал и сломал, подумаешь! Средства казенные, выпишем другого помощника. Ничего бы в этом не было от убийства или от необратимой порчи общественно значимой ценности. Не «Даная» Рембрандта, и даже не световой коллаж Брусникина-Ртищева, тоже своего рода эстетическое достояние, как ни ругали его художественное дарование строгие критики, все, кому только не особенно было лень.
– Вам неприятно впечатление этого места? – спросил Арсения стоявший рядом доктор Го.
И тут Мадянов сообразил, что позволил себе некое неуважение по отношению к китайскому магистру, когда столько времени дубиной безмолвной пребывал посреди лаборатории, предаваясь пустым размышлениям.
– Извините меня. Я задумался. Ни о чем, и зря. А место хорошее. Своего рода – убежище для безруких интеллектуалов. Это такая шутка Антония по поводу моей практической беспомощности, – пояснил Арсений для магистра Го. – Однако я по роду своего жизненного призвания имею дело исключительно с не измеряемыми пространствами. Точнее, вообще с вещами, пространственного статуса лишенными. Не в смысле людей, как биологических особей, а в смысле того, что у них страждет помимо их тела. Душевные болезни самые тонкие и загадочные, если болезни вообще.
– Это хорошо, что вы думаете так. Иная эпоха, бывшая прежде нас, аналогичным образом не размышляла. Средняя норма, она же принятая за идеал меры, обязывалась для каждого. Но никто не имел сил достоверно определить ее, как другое и любое совершенство. Поэтому порой господствовал прагматический произвол. Нужные для целей на сию минуту качества привлекались и развивались, прочие устранялись за счет их носителя, даже если его бедную особу они устраивали, и он не желал равняться на всех. Я думаю, однако, что «все» – было такое же понятие вымысла, как и духовная нормальность.
– Вообще-то мы и сейчас крайне далеки от свободы личности. А по-вашему, она вообще не достижима, потому что идеальна. Но времена действительно изменились некоторым образом. Теперь и в самом деле необязательно всем поголовно быть как наш уполномоченный комиссар Цугундер, хотя и жаль, что многим этого по сей день хочется, – подвел несколько печальный итог Арсений.
– Право на несовершенство тоже есть род свободы индивида. Прошу заметить покорно, господин комиссар вовсе бы не обрадовался, если подобных ему нашлось бы много. Это так. К тому же вы, доктор Арсений, увеличиваете напрасно значимость господина Герке-Цугундера. Помните, прямая дорога всегда ведет в одно место, оттого заранее предсказуема. И случается ситуация, когда маневр побеждает упрямую настойчивость.
– То есть вы хотите сказать, что нашего комиссара легко обвести вокруг пальца, если не играть на его территории. Потому что другой он не знает и не понимает.
– Пропагандисты каждых исторических времен искали, словно золотую жилу, людей, подобных господину комиссару. Ибо их сознание возможно замутить всякой идеей, надо лишь подобрать форму, – согласился с Арсением доктор Го. – Они не спрашивают, они только верят.
– И охотно затем идут как во всемирные советы, так и в ряды подручных наркоплантаторов. С одинаковой вероятностью. Что же, это не ново. Иногда в типовых случаях, которых и есть большинство, Э-модулярные психологи отталкиваются именно от вышеупомянутой очевидности. Мне жаль наших комиссаров Цугундеров, хотя порой они сильно раздражают, но мой долг им помогать, а не оскорблять словом и действием. И мне ужасно оттого, что произошло. Конечно, в виде добровольной епитимьи скоро я извинюсь перед ним, да и перед остальными тоже, – Арсений поежился от воспоминаний о собственной непростительной невоздержанности.
– Перед господином комиссаром не советую. Иначе хороший урок пойдет зря. Разве перед госпожой Кэти – неразумно указывать женщинам на мужские пороки, можно нажить врага. А милый мой Рамон скорее всего уже забыл и вряд ли принял всерьез. Он, к сожалению глубокому, и сам часто держит в себе за обыкновенность оскорблять без основания друзей, равных ему по положению. Его молодость сейчас главный его противник, – произнес небольшое наставление доктор Го.
Арсений принял слова магистра к сведению. И не только. Пусть он, доктор Мадянов, лицензированный Э-психолог и даже неплохой космобиолог, но когда говоришь с мудрецом, да умолкнет твоя повседневная ученость!