Маленькая женская хитрость
Шрифт:
— Ну да, так оно и есть.
— А если нет этого другого пути, а деньги очень нужны?
— Тогда, — Барщевский посмотрел на Алю, — тогда нам нужно искать того, кто мог слышать твой разговор с Тигринским и кому очень нужны деньги, но нет возможностей заработать их иначе, чем поднять пару золотых слитков со дна моря. И таких, кстати, целый институт.
— Кроме тебя. Тебе ж клад не нужен.
— Почему это? Очень даже нужен. Но ты права, убивать из-за какого-то там хлама на дне я не стану. Пока, Алька, мне надо ехать.
Александр пристально посмотрел девушке в
— Санька! Санька!! — вдруг закричала Аля, вскакивая со скамейки. — Я совсем забыла сказать: покорми, пожалуйста, моего кота. Он там уже, наверное, совсем озверел без еды.
«Как я могла забыть о своем коте? Не иначе как яд вызвал провал в памяти… а ведь мы в ответе за тех, кого приручили», — подумала Алиса. Она засунула руку в карман и достала связку ключей.
— Купи ему кусочки рыбы в желе «Вискас», он их страшно любит. Я тебе потом деньги отдам.
— Натурой отдашь, — усмехнулся Борщ, взял ключи и повернулся, чтобы уходить.
— Борщ, — еще раз закричала Аля, когда Александр уже был у машины, — ты мое единственное спасение от больничной еды! Спасибо тебе! И твоей маме тоже спасибо!
— Я ей передам, — пообещал Борщ. Машина упруго качнулась, когда Александр сел за руль, беззвучно завелась и с тихим шелестом выехала за ворота.
«Кто же он такой? И что он столько лет делает у нас в институте?» — в тысячный раз подумала девушка, вернувшись на лавку. Но думать об этом было все равно что размышлять о пределах Вселенной.
Несмотря на то что воображение у Тигринского отсутствовало, замещенное набором рефлексов, он начал всерьез волноваться за свою жизнь.
«А жива ли Невская вообще?» — задумался он на четвертые сутки и, связав простыни, попытался спуститься с балкона квартиры Али на балкон девятого этажа, но вид вниз был столь убедительным, что Стас с первым же порывом ветра в ужасе заполз обратно. Вечером того же дня он почувствовал жуткий, невыносимый голод. Казбич мрачно лежал на подоконнике. Его шерсть поникла и свалялась.
«Съесть кота, что ли?» — подумал Стас, в который раз обшаривая квартиру в поисках съестного.
Отчаявшись, Тигринский принялся сочинять записки с криками о помощи, сворачивать их в трубочки и бросать за окно. Но кто же будет поднимать с земли бумажки и читать их? Стасу и в голову не приходило, что вынужденное заточение спасает ему жизнь, так как человек, который хотел его убить, в этот самый момент бегал по городу в поисках Тигринского, а тот как сквозь землю провалился. Этот человек, разумеется, не мог знать, что Стас живет в квартире у Али, но даже если бы он это знал, металлическая дверь надежно защищала аспиранта от каких-либо посягательств на его жизнь и здоровье.
— Наташенька, может, вам чайку сделать? — с чувством прошептал практикант, блестя круглыми стеклами очков. Никогда еще он не видел такой красивой девушки и теперь не упускал ни одной возможности побыть с ней рядом. У него даже ноги начинали потеть, когда он заходил в палату к Наташе Куницыной и видел длинные, роскошные, почти белые ее волосы и тонкое,
— Спасибо, Сережа, принеси, если тебе не трудно, — согласилась девушка. Ее шея все еще сильно болела, а еще сильнее болели ребра. Но едва Наташа вспоминала, какое лицо было у Стручкова, когда она атаковала его зонтиком и как колошматила перевозбудившегося профессора, губы сами собой расплывались в улыбке. Правда, Стручков тоже оказался крепким бойцом, поэтому в долгу не остался.
— Вы теперь в жизни не защититесь! Я всем расскажу, чем вы занимались с вашим научным руководителем! — визжал Стручков, пытаясь огреть Наташу по голове синим дисковым телефонным аппаратом.
Любимый руководитель, проведший трое суток в реанимации, сейчас переехал в соседнюю палату, и вокруг него хлопотала жена, а потом бежала в реанимацию к Лиле, состояние которой оставалось стабильно тяжелым и не было никакого просвета.
К Наташе не приходил никто: мать больше не появлялась, подруг у девушки не было, а Барщевский вычеркнул ее из своей жизни и сердца. Один раз рано утром в окно палаты поскребся Наташин папа, который очень боялся свою супругу и был законченным, забитым подкаблучником, поэтому он отправился к дочери тайком под видом рыбалки. Наверно, маскарад не удался, потому что больше папа к Наташе не приходил. Впрочем, ее это не очень расстраивало, гораздо сильнее угнетала перспектива неизбежного возвращения к родителям. Мысль о жизни, в которой мать диктует Наташе свою волю и получает глубокое удовлетворение от возможности навязать свои решения, продиктованные мелочными прихотями, а никак не интересами дочери, была невыносима.
Для матери она не человек со своими целями и интересами и своей жизнью, а кусок мяса, предмет обстановки, с которым можно делать все, что угодно. Почему-то только сейчас стало Наташе ясно, что не было у нее в семье никогда ни любви, ни уважения, ни поддержки. Одна видимость, лицемерие и больная психика матери, истерички, болезненно зависимой от мнения соседей и делающей все, чтобы быть хорошей в глазах посторонних и страшной мегерой — с домашними. Девушка поняла, что никогда и ни за что не вернется в родительский дом. Она лежала на кровати, смотрела в окно и чувствовала, как злость, возмущение и обида заполняют ее до краев, как сжимаются пальцы, как хочется закричать, заплакать и найти кого-то, кому она была бы нужна и кто бы ее любил.
Машина плавно и быстро летела по проспекту, потом подъехала к обочине и остановилась. Барщевский заглушил двигатель, взял телефон и набрал номер. Ему ответили почти сразу же.
— Ну что там? Как дела? — спросил Александр. Его голос звучал тепло и нежно.
— Все так же, — ответила женщина. — Пока ничего непонятно.
— Мне тоже непонятно, — признался он. — Я сейчас еду на работу.
— На какую именно? — улыбнулась женщина в трубку.
— В институт, — засмеялся Барщевский. — Пока все не закончится, это моя работа.