Маленькие истории. Поверь в чудеса
Шрифт:
Тот только кивнул и до вечера все бродил по выселкам городским, не замечая ни ласкового солнышка, ни тёплого ветерка, ни щебета птиц. Домой не заходил. Хотел было к родителям наведаться, да стыдно стало. Что-то скажут? И всё думал, думал, думал, даже голова распухла.
Правильно ли поступил? Ему Стая доверие оказала, поручила благое дело сделать, а он… Да вот только в чём малец-то виноват? Да и как это – ни с того ни с сего взять и задрать человека? Как пёс цепной, не размышляющий! Рви, а там хозяин разберётся!
Нет, правильно он сделал, по совести.
А вот что за совестливость этакую будет – это вопрос.
Голову снять, глядишь, и не снимут, однако из города попятят, как и обещались.
Да отчего же, собственно, не снимут? Оплошал, скажут, так получай! Что им? Вон Сысой, раз такой нюхастый, чуял ведь немчика этого, знал, кто первым на него, Якова, выйдет, и ни гу-гу. Все они одним миром мазаны… Было от мыслей таких тошно до одури, сердце билось невпопад, щеки горели. Страшно было. От неизвестности и от предчувствий дурных страшно.
Наконец, укрепив дух поговоркой «семь бед – один ответ» (хилое утешение, но уж лучше и правда разом со всем покончить, мочи нет ждать да терзаться), Яков двинулся в лес, к избушке. Благо и вечер наступил.
Его уже ждали. По лавкам у стен сидела вся утренняя компания, а с ними и отец «подсудимого», на которого тот не посмел поднять глаз.
– Все в сборе, – глухо произнес Кузьма и поднялся с места, поколебав свечной огонь. – Учнём, пожалуй.
По горнице прокатился лёгкий шепоток, тут же, впрочем, стихший.
– Не смог, значит? – продолжал Кузьма, оглаживая полуседую бороду. – Не прошёл проверку на вшивость-то?
– Не прошёл… – буркнул Яков. На Кузьму он смотрел бестрепетно, исполнившись вдруг светлого вдохновения. Верно люди говорят, что семи смертям не бывать, и что один ответ, да и вообще – унижаться он перед ними не желает. Всё одно не простят.
– Отчего же? Может, сдрейфил, смалодушничал в последний момент? Такое бывает… – пытливо глядел Вожак.
– Нет, – качнул головой Яков.
– А коли нет, так почему же?
– Жалко мне мальчонку стало… – ответил Яков не сразу. Его снова охватила давешняя тошнотная одурь. Недолго храбрился…
– Жалко, стало быть… И то, детей и пожалеть иной раз можно. А будь там не сопляк, а матка его, али папка, али дед дряхлый, что, легче было бы? Смог бы рвать для пользы общей?
«И чего мучает? Все одно теперь…» – с тоской подумал Яков, а сам открыл рот и тихо произнёс:
– Не смог бы… Нету на них передо мною вины. И ещё… Не так меня родители учили.
И бросил наконец взгляд на отца, а тот… улыбался. И многие улыбались, только Яков по сторонам до поры не смотрел. Абдул подмигнул ему чёрным глазом.
– Ну, если не соврал ты, Яшка, что не из страха малого не задрал, стало быть, хорошо тебя родители учили, – совсем другим тоном сказал Кузьма и оказалось, что он тоже улыбается. – Да сам вижу, что не соврал. Молодец.
Яков непонимающе вертел головой, а вся Стая вдруг разом потянулась к нему. Кто по плечам, да по спине хлопнуть, кто кружку пива поднесть, кто сказать чего.
– Да если б ты, Яшка, того мальца тронул, выгнали б тебя, как пить дать, – нашёптывал горячо на ухо Сысой и щекотал усами. – Нам зачем такие живодёры в городе? Отродясь не бывало и впредь не будет. Да куда там, сам бы в глотку впился. У меня меньшая дочка, Алёнушка, его годков.
Калинин-младший слушал, пил пиво на голодный желудок, стремительно хмелея, верил и не верил. Мир будто в одночасье кувыркнулся через голову и всё никак не мог прийти в равновесие…
Отец уже поднимал кружку казённой за нового члена Стаи, подталкивая сына в бок, когда Яков, растягивая непослушные губы в подобие улыбки, проговорил:
– А что, Кузьма Ипатьич, проверку ведь я не прошёл… Что мне теперь делать… вшивому-то?
– Сходи в баню, да поскоблись, дурень! – не дал никому и рта открыть язвительный Абдул и взрыв хохота сотряс избушку до основания, вырвался сквозь приоткрытую дверь наружу и там смешался с первыми отзвуками приближающейся грозы.
В дорожной петле
После предыдущей деревушки, Семи Осин, меня устроил бы и куда менее уютный уголок, чем это селение. Лишь бы в том уголке не хватались за топоры, узнав, что у случайного путника нет разрешения на странствие от святых жрецов.
Они называли меня нечестивым, добрые жители Семи Осин. И в их словах была правда. Я нечасто вспоминал о душе, много грешил в пути и редко призывал на помощь богов.
У всякого человека есть дом и семья. Не с дерева же упали его родители, а перед ними – их, и так до бесконечности! У моего дома были резные ставни и бревенчатые стены, возведённые вот этими руками. А еще у меня была жена, родившая в положенное время сына.
А однажды в деревню въехали разбойники. Староста ли им не угодил, поднеся мало серебра, или довольные лица пахарей шире иной сковороды вызвали у голодранцев ненависть, не знаю. Но они начали грабить. А мой сын, как потом сказали, попал им под копыта случайно.
Я вернулся с ярмарки, взглянул в глаза жены, взял охотничий лук и пошел за негодяями. Догнал троих, отставших в пути и пропивающих наживу в таверне. И когда кровавая муть перед глазами рассеялась, вернулся домой. Вот только как прежде ничего не стало. Жена таяла на глазах, я не мог ее утешить. А из-за каждого забора нам в спину било глухое молчание.
Убийца оскверняет все, чего коснется. Земля бы родить не перестала, а то чего похлеще… Вот вернутся те… Ну, помер сопляк, так что же теперь, несчастья в деревню тащить?