Маленькие истории. Сборник рассказов разных лет

Бабинцев Сергей

А тогда Виорел просто шел к крыльцу Академии, с двух сторон его подпирали Вермиш и Снодд и плечи эльфа были широко развернуты, словно он избавился наконец от так долго тяготившего его незримого груза.

Стихи и проза жизни

В комнате царили уютный полумрак и столь же уютный беспорядок. На столе, среди нагромождений книг, тетрадей и не самых чистых тарелок мерцала светом лампа под зеленым абажуром и пять волшебных светлячков, живущих под тонким стеклом, летали в ней кругами, бросая своими крылышками причудливые тени на лицо сидящего за столом. Паренек с круглым лицом, обрамленным пепельными волосами и высоким лбом напряженно морщил последний, перо в его руке, пока еще не искупавшееся в чернилах, так и бегало меж пальцев. Перед ним лежала открытая тетрадь, наполовину исписанная излишне наклонным почерком и разрисованная на полях розочками, сердечками и рожицами. Юноша свободной рукой то ерошил прическу, то отправлял в рот аккуратные ломтики яблок, лежащие на тарелке.

За окном слышались голоса играющих в саду учеников, но ему сейчас было не до этого. Он писал стихи.

Вдохновение упорно не желало приходить, горка яблочных долек неотвратимо уменьшалась и наконец поэт, в очередной раз наугад сунув руку в тарелку, не нашел там ничего, кроме одинокого кусочка кожуры. Задумчиво сжевав и кожуру, он печально вздохнул и вывел наклонно вверху листка:

"Ты - как тепло весны зимою"

Дальше дело не шло абсолютно.

Паренек уже весь извертелся на своем стуле с высокой спинкой, весь изморщился, а рифма все не подбиралась.

Терзания юного эльфа прервал скрип двери и в темном проеме четко обрисовался силуэт Бонджа.

Спутать Бонджа с кем-либо еще было почти невозможно. Только он носил в повседневной жизни белоснежные выходные рубашки.

Кроме этих рубашек, складывалось впечатление, у него другой одежды и не было. А еще Бондж был очень высок, худ и никогда, казалось, не менял своего сосредоточенного выражения лица.

– Привет, Бондж!

– Привет, Ан, - произнес Бондж спокойно, сбросил у порога сандалии и улегся в кровать.

– Как сегодня день прошел?
– поинтересовался Анирилион, для удобства давно уж сокращенный друзьями до Ана, хотя мысли его были далеко.

– Средне, - коротко отвечал Бондж, перевернулся на один бок, на второй, словно лежал не в постели, а на чем-то твердом и выискивал положение поудобнее, потом внимательнее присмотрелся и спросил у согнувшейся над тетрадкой спины друга:

– А что пишешь? Письмо домой? Так скоро? Или дали самостоятельную работу?

– Да нет, стихи...
– машинально ответил Ан, осекся, но было уже поздно.

– Стихи? Ну-ка, ну-ка, интересно... И кому же? Покажи, не стесняйся!
– оживился Бондж, хотя на лице его это совершенно не отразилось. Вскочив с кровати, он отобрал у друга тетрадь, пробежал глазами три строчки, вымученные эльфом и серьезно спросил:

– Влюбился, что ли?

Пожалуй, только на Бонджа Ан мог не обидеться за такие слова.

– Ну, не знаю... Типа того...
– проговорил он смущенно.

– И в кого?

– Да тебе-то зачем? В кого надо!

– В Сивилку из триста шестой группы? Да?
– в глазах Бонджа мелькнула улыбка.

– Ты что, дурак? В какую еще Сивилку? Я такую не знаю, - буркнул Ан, начиная жалеть, что вообще ввязался в разговор. Молчал бы себе!

– Тебе повезло, что не знаешь, серьезно говорю, - теперь уже даже без тени улыбки сказал Бондж.
– Так все-таки, в кого? Да прекращай смущаться!

– Ну... В Тибалию, - сознался-таки Ан.

– Даешь!
– присвистнул долговязый эльф, прошелся по комнате, переступая через завалы всякой всячины, что скапливается в любом жилище холостяков, даже если они не женаты по юности лет, и вернулся к столу.
– А попроще никого выбрать не мог?

Тибалия перевелась в Академию в этом году, совсем недавно, шесть дней назад, но успела вскружить голову, казалось, всем без исключения эльфам мужского пола. Золотистые волосы ее спускались ниже спины и были украшены одной скромной черной ленточкой, оттенявшей их красоту, голубые глаза светились умом и волей, точеная фигурка... ошеломляющая кожа... безукоризненный стиль... А, да что там говорить! Тибалия была из тех красавиц, ради которых начинали когда-то войны. И Академию тоже охватила война. То глухая, подпольная, то яростная, открытая и бескомпромиссная. Война за расположение девушки. Были уже раненые, до убитых, к счастью, дело не дошло.

Тибалии подкидывали цветы (ох, как гонялся за хулиганами, лазающими в сад, сторож), конфеты, коврижки, записочки, мальчишки дрались до кровавой юшки, выясняя, кто самый лучший, но в открытую пригласить ее на свидание, насколько знал Ан, так никто еще и не решился. А он собирался это сделать, хотя, если по правде, сильно опасался быть осмеянным. Для того и писал стихи. С цветами и коврижками к ней, небось, не подъедешь на пьяном грифоне, нужно что-то настоящее, чтобы сразу за душу взяло. Стихи, или песнь, или на худой конец комплимент изысканный. Стихи Ану нравились больше всего. Песнь - это как-то старомодно, Тибалия не оценит; комплимент самому не придумать, только если какую-нибудь ерунду. А стихи - самое то. Вот только и стихи что-то не клеились: рифма не шла, хоть ты тресни.

Эльф неопределенно пожал плечами на вопрос друга и спросил затем сам:

– Ну как тебе моя ода?

– Это больше похоже на сонет. Чему тебя учат на Высокой поэзии? И скажу тебе прямо, Ан - хреновые у тебя стихи. Я не проникся.

Ан покраснел и дернул тетрадку к себе. Бондж не отдал.

– Если такие плохие, давай я их сожгу!
– предложил несостоявшийся поэт, стараясь, чтобы прозвучало это как можно небрежнее.

– Сжечь всегда успеешь, - задумчиво вертел тетрадь в руках Бондж.
– Ты знаешь, я терпеть не могу стихов. У меня за ВыПо всегда низкие оценки. Но, пожалуй, если подумаю, то настрочу тебе стишата строф на шестнадцать. Выручу друга.

И он, не откладывая дело в долгий ящик, зашагал по комнате. Судя по возведенным горе печальным очам и дважды хрустнувшим под ногой ящичком для завтраков, эльф действительно думал. Сделав кругов семь, Бондж под взглядом притихшего Ана склонился, как будто надвое переломившись над столом и набело написал своим дерганым почерком, как и обещал, шестнадцать строф. Ан жадно схватил тетрадь, вчитался... и поднял на друга широченные глаза.

– Ну что? Недурно?
– с кровати небрежно поинтересовался Бондж.