Маленькие повести о великих художниках
Шрифт:
На пороге выпускного курса Коровин и Левитан остались без наставника, без помощи и поддержки, Саврасова отстранили от преподавания. Обоим выдали дипломы только «внеклассных художников». Учителей рисования, одним словом…
И вот теперь, снимая целый дом в Саввинской слободе, в окружении изумительной природы, художник чувствовал себя прижатым к отвесной скале и не мог решить, как жить и работать дальше.
Выросла Веста как-то сразу. Еще весной, заплетаясь в собственных лапах, гонялась за бабочками и пыталась заловить
Характером Веста обладала веселым. Была общительна и любознательна. Но и чувство собственного достоинства имела.
Кстати, всеми этими качествами, (зеркально!), был наделен и ее хозяин, художник-пейзажист Исаак Ильич Левитан.
Весной на Левитана обычно наваливалась «черная» меланхолия. Ничто не радовало, не вдохновляло. В голову лезли только мрачные мысли, настроение резко ухудшалось, нервы гудели, как струны в старом рояле. Ни о какой серьезной работе не могло быть и речи.
Какая тут работа, если руки трясутся, как у пьяницы.
В борьбе с меланхолией, («мерихлюндией», как ее называл друг Антон Чехов), был только один способ. Вспоминать исключительно светлые, положительные стороны жизни, а на неприятности плевать с колокольни Ивана Великого.
Левитан начинал загибать пальцы…
Во-первых, талантом Бог не обидел. Великий Алексей Саврасов считает его лучшим своим учеником. А сам Третьяков недавно купил сразу два его пейзажа для своей галереи. Это вам не кот начихал.
Во-вторых, внешностью родители наградили сверх всякой меры. Женщины только выразительно вздыхают при виде его темных глаз.
В третьих, со здоровьем пока все в норме. Если не считать легкой одышки и внезапных перебоев сердца.
Первое, второе, третье…
Неплохая арифметика вырисовывается. Могло быть куда хуже.
Мог родиться горбуном или карликом. Без всякого таланта. Или вообще не родиться. Тогда ни друзей, ни женщин, ни восхитительной природы вокруг, ничего.
И еще четвертое! Которое вполне может быть «первым». У него появилась Веста. Существо во всех отношениях исключительное. Добрая, умная, красивая, ласковая, нежная, преданная, искренняя, простодушная, тактичная… Жрет, правда, как крокодил. Провианта на нее не напасешься. Но это пустяки.
Короче, если сравнивать Весту с любой из знакомых женщин, сравнение будет явно не в их пользу.
Ближе к осени Веста училась бегать вокруг Левитана. По полю не дальше ружейного выстрела, шагов на пятьдесят. В лесу, сделав невидимый круг по кустам, еще ближе. Училась отбегать с левой руки, возвращаться к правой руке охотника.
Нелегкая эта работа, бегать, ни на миг не забывая хозяина. Вокруг столько запахов, столько соблазнов. Чувство свободы пьянит. В первый раз Веста носилась по полю, как угорелая и не слушала никаких команд. Потеряв из вида Левитана, она высоко подпрыгивала, и уже в воздухе успевала оглянуться по сторонам, увидеть хозяина и точно определить его местонахождение.
Художник улыбался и укоризненно покачивал головой. Веста тоже улыбалась и виновато покачивала хвостом.
Обычно «учеба» заканчивалась неожиданно. Оба заваливались в густую траву и просто бездельничали. Веста располагалась где-нибудь поблизости, чаще всего под кустом и изредка щелкала зубами на зловредных оводов, которые мешали ей мечтать.
Левитан, закинув руки за голову, лежал на спине, смотрел в бесконечно голубое бездонное небо и перебирал в памяти впечатления детства, юности…
…Стучат колеса, проносятся мимо составы…
На забытом полустанке всегда почему-то шли дожди. Холодно, неуютно, тоскливо. Как-то маленький мальчик не выдержал, взял губную помаду матери и нарисовал на оконном стекле большое солнце. С длинными прямыми лучами. Младшие сестры в восторге зааплодировали юному художнику.
Вернувшийся со службы отец тоже одобрил:
— Жизнь стала лучше, стало веселей. — и горько усмехнувшись, добавил. — Еще бы немного денег.
На следующий день Исаак положил на стол перед матерью целую кучу разнообразных купюр. В основном крупного достоинства.
Мать серьезно поблагодарила сына.
— Очень много денег! Будем тратить их экономно.
— Не экономь, мама! — разрешил мальчик. — Закончатся, я еще нарисую.
На всю жизнь он запомнит эту улыбку матери. Грустную и радостную одновременно.
Под стук вагонных колес, под стук капель дождя по оконному стеклу, под стук швейной машинки матери, детство пролетело быстро и незаметно. Его уже не вернешь…
— Милостивый государь!
Гневное лицо ночного сторожа Училища живописи, ваяния и зодчества, отставного солдата Землянкина, прозванного учениками «Нечистой силой», краснеет и, кажется, вот-вот лопнет от возмущения.
— Вам здесь Училище или что!?
— А если ночевать негде? — зевая, недовольно бормочет юный художник, выбираясь из-под старых холстов, сваленных на чердаке.
— Нет, вы ответствуйте, милостивый государь! Здесь ночлежка или что!?
— Подумаешь, преступление! — упрямо бормочет Левитан.
Далее ситуация развивалась всегда только в двух вариантах.
Первый. Солдат Землянкин выгонит на улицу, со словами:
— Я очень даже разумею материальное состояние. У меня у самого четверо дочерей.
— И все усатые? — наивно спросит Левитан уже на пороге.
Кому захочется ночевать на скамейке в парке. Или на вокзале.
— Вам, художникам, все смешно. А я при исполнении. — ответит сторож и захлопнет перед носом дверь.
Впрочем, случался и второй вариант. Землянкин оставит ночевать в своей каморке. И даже горячим чаем напоит.
В этом варианте, рассказ о «четырех дочерях», юный художник с энтузиазмом поддержит:
— У меня тоже будут дети! Целых пять! Все сыновья!