Маленькие повести о великих писателях

Чупринский Анатолий Анатольевич

Однако, пора спускаться на землю. Оглянуться не успеешь, уж зима катит в глаза.

Первым делом юный Николай Васильевич пристроил за свой счет поэму «Ганс Кюхельгартен» в типографию Плюшара, будучи твердо убежденным, данное творение принесет ему Славу и Успех! Как же иначе! Одних восклицательных знаков в каждой строке не менее трех. Наглядное свидетельство поэтического дара.

Второе, не менее важное дело, устройство на службу.

В

департаменте Юстиции вокруг сплошь курьеры. «Тридцать пять тысяч одних курьеров!». Никак не менее.

Руководит департаментом Князь. Его так и величают окружающие. Николай Васильевич,/в столице все именуются по имени-отчеству, независимо от возраста/, не мудрствуя лукаво, записался на прием к самому Князю.

Объявил секретарю:

— Гоголь-Яновский, Николай Васильевич!

Юный Николай Васильевич абсолютно убежден, Князь встретит его с дружескими объятиями.

«Пожалуйте, Николай Васильевич, в наш департамент Юстиции, благородные люди нам всегда нужны».

Ах, какой простор для созидания! Сколько можно будет сделать добра! С честью послужить Человеку и Отечеству! Оберегать сирот, казнить неправых, спасать невинных!

Ждать пришлось несколько часов. Почти до темного вечера. Князь оказался лысым старичком с неприятными, красными, как у кролика глазами. И высокое вольтеровское кресло его не спасало.

— Чем могу, молодой человек? — прошамкал старичок, когда Николай Васильевич подал прошение.

— Ваше сиятельство, тешу себя мыслию послужить…

Князь вскинулся, оглядки Николая Васильевича с ног до головы.

— Тешите мыслию? А почерк вши плох. С эдаким почерком, молодой человек, ни в одном департаменте служить невозможно. Вместо букв какие-то «загогулины». Прошу прощения, мне недосуг.

«Загогулины»?! Другого подобный прием обидел бы и оскорбил. Не таков Николай Васильевич. С отцовским упрямством он пытается пробить головой стены. Одного департамента, другого, третьего…

И пробивает! Его принимают в департамент Уделов. Писцом.

«Плох тотписец, который не мечтает стать министром!» — успокаивает себя юный Гоголь. Только для покорения Северной Пальмиры этого явно недостаточно. И наш Николай Васильевич, летящей походкой направляется, (не куда-нибудь!), в контору Императорских театров. С намерением получить еще и место актера в прославленной труппе.

Днем служба в департаменте, вечером игра на сцене, ночами плодотворное сочинительство. Все идет по Плану. Тщательно продуманному еще в гимназии. Разработанному во всех деталях.

Кабинет князя Сергея Сергеевича Гагарина, директора императорских театров, являл собой почти музей. В глаза бросалась роскошь. Картины, статуэтки. Правда, все какое-то пыльное, запущенное.

— Какую просьбу имеете изложить?

Голос у князя Гагарина барственный, с легкой картавинкой, но глаза насмешливые. Что обнадеживает.

— Я желал бы поступить на сцену.

— Ваша фамилия, Гоголь-Яновский? Так, кажется? Почему двойная? Какого вы звания?

Николай Васильевич подошел чуть ближе и доверительно объяснил. Собственно, он из дворян. И фамилия его Гоголь. А Яновский, это… это просто так. Неизвестно зачем.

Князь Гагарин обрадовано улыбнулся. Манера выражаться, да и сам облик юноши его явно забавляли.

— То-есть, как это… «неизвестно зачем»?! — понизив голос, спросил он. Оглянулся по сторонам и даже подмигнул Гоголю.

Николай Васильевич мгновенно включился в еще непонятную игру.

— Яновского, ваше сиятельство… — тоже понизив голос, зашептал юноша, — поляки выдумали. В Варшаве. А я русский дворянин. И даже поместье имею. В Полтавской губернии.

Для большей убедительности Гоголь тоже подмигнул Гагарину.

— Дворянин и вдруг… на сцену?! — в притворном ужасе вскричал князь Гагарин.

— У меня талант! — скромно ответил Гоголь.

— На какое амплуа рассчитываете?

— На трагическое.

Князь Гагарин долго молчал. Пытался даже хмуриться.

— Комическое вас никак не устроит? — наконец спросил он.

— Никак невозможно-о! Именно, трагедия! — воскликнул юноша. И тут же добавил. — На худой конец, драма!

Князь Сергей Сергеевич Гагарин понимающе кивнул.

Просмотр состоялся через два дня. Юный Гоголь предстал пред ясны очи трех вершителей судеб русского театрального искусства. Великой актрисы Екатерины Семеновны Семеновой, не менее великого Петра Андреевича Каратыгина, и инспектора сцены Александра Ивановича Храповицкого.

Все трое сидели в абсолютно пустом зале. А на сцене стоял худой юноша. С длинным носом и странной фамилией — Гоголь.

Едва начав монолог Ореста из «Андромахи», только еще войдя в нужное состояние с надлежащими завываниями и вскриками, юный Николай Васильевич услышал из зала нечто странное.

Звенел колокольчиком нежный смех Семеновой, гулко ухал басом хохот Каратыгина, квакающим баритоном поддерживал их Храповицкий.

Продолжая монолог, все набирая обороты, Николай Васильевич никак не мог взять в толк, что собственно смешного в его чтении?

Наконец Каратыгин не выдержал, хлопнул в ладоши.

Юный Гоголь остановился, начал всматриваться в зал.

Великая Семенова утирала платочком слезы, Храповицкий цепко держал обеими руками живот, будто боялся, что тот отвалится. Сам Каратыгин махал на Гоголя обеими руками:

— Довольно-с… Довольно-с!!!

— Вы… нас уморили-и… — чуть не плача, заявила Семенова.

Юный Николай Васильевич все понял. Он повернулся и, гордо вскинув голову, стремительно ушел со сцены.