Маленькие повести о великих писателях
Шрифт:
Дорога из Москвы в Петербург заняла, как ни странно, чуть ли не вдвое меньше времени. Впрочем, «…в натуре существует множество явлений, необъяснимых даже для обширного ума!».
«Таких людей приходилось всякому встречать немало. В их лицах всегда видно что-то открытое, прямое, удалое».
— Да ты, брат, абсолютная свинья! Ха-ха!
Николай Васильевич вздрогнул и обернулся.
Посреди тротуара, раскидывая
Широко улыбаясь, он двинулся на Гоголя с объятиями. Кот Селифан на плече предупредительно зашипел.
— У меня дня не проходит, чтоб яне пил за твое здоровье! А ты мимо идешьи носворотишь? ! Ха-ха!
— Мы знакомы?
Николай Васильевич нахмурился иначал пристально всматриваться в лицо незнакомца, судорожно соображая, где, когда, при каких таких обстоятельствах они могли встречаться.
Незнакомец между тем, подошел почти вплотную и, крепко хлопнув Гоголя по спине, (отчего Селифан чуть неслетел на тротуар!), громко захохотал.
— Да ты шутник, брат! Ха-ха! Всегда таковым был!
Прохожие сторонились. Ислегка испуганно оглядывались.
Нет, Николай Васильевич решительно не припоминал незнакомца.
— Ухнов я! Ух-хнов! «Однокорытники»! Неужель не помнишь?! Ипироги с зайчатиной забыл?! — трагически воскликнул незнакомец.
Очевидно, Гоголь когда-то учился вместе с незнакомцем в гимназии. Ивероятнее всего, незнакомец был несколькими классами старше. Или младше. Николай Васильевич недоуменно пометал головой.
Но незнакомца Ухнова это ничуть не смутило. Его, судя по всему, вообще ничто в этой жизни не могло смутить. Случись даже землетрясение сию секунду, он, наверняка бы, только весело расхохотался.
— Проездом я тут у вас. Ха-ха! Не люблю я столиц. Все людишки какие-то малохольные. Чем занимаешься? Служишь? Где? Что платят?
— Пишу я… — успел выдавить из себя Николай Васильевич.
— Зачем? — искренне озаботился Ухнов. — Неужели до тебя ничего путного написано не было? Зачем и стараться?
Николай Васильевич открыл, было, рот, чтоб растолковать веселому незнакомцу Ухнову. Мол, писательство, это нечто вроде болезни. Мол, если подхватил микроб, считай пропало. На всю оставшуюся жизнь. И все такое. Но ничего этого Гоголь сказать не успел.
— Давай меняться! — вне всякой связи с чем бы то ни было, предложил Ухнов, — Ты мне своего юта, я тебе… вот! Трость! С набалдашником! Мне хороший кот в поместье нужен. Мышей расплодилось, шагу нельзя ступить.
Кот Селифан на плече издал глухое угрожающее завывание. Что означало крайнюю степень недовольства. И даже гнева. Но незнакомец Ухнов еще больше обрадовался.
— Вишь, какую морду отъел. На столичных хлебах. Мне такой в самый раз. Пусть мышей ловит. Мои коты вконец обленились. А тебе трость к лицу. Писатель без трости, что поп без штанов! Ха-ха!
— Послушайте, я вовсе не расположен…
— Тогда продай! — наступал Ухнов. — Хорошую цену дам. Три рубля. И трость впридачу. А ты мне кота. И семь рублев взаймы. Отыграюсь, тут же верну. Честное благородное слово! Ха-ха!
— Послушайте, любезный! — слегка повысил голос Николай Васильевич, теряя всяческое терпение. — Совершенно нет…
— Все одно я тебя люблю! — веселился незнакомец. — Как брата. Но был бы я твоим начальником, повесил бы на первой же березе. Ты не обижайся, я всегда правду говорю. Ха-ха! Потому что ты свинья!
Селифан не выдержал и, громко взвыв, потянулся обеими лапами к лицу незнакомца, Николай Васильевич едва успел перехватить его. Прижал к груди и отступил на несколько шагов.
Незнакомец Ухнов просто зашелся от хохота.
Гоголь посчитал за лучшее смешаться с толпой. Еще долго он слышал за своей спиной раскатистый смех.
Толи московские «семейные» обеды тому виной, толи собственные размышления о «Женихах»,/комедии, которую Гоголь не так давно закончил/, только начали, особенно темными вечерами, возникать в голове Николая Васильевича мысли.
Вроде, как бы, пора жениться. Все друзья-литераторы люди давно семейные. Один он, как тополь посреди степи.
Но дело-то серьезное, а посоветоваться не с кем. Пришлось обращаться к самому близкому человеку. К Селифану, то есть.
Долго ходил Николай Васильевич вокруг, да около, пока его хвостатый друг сам не выдержал. Прямо в лоб заявил:
— Женитесь!
Сказал, как отрезал.
— А если она вареников не готовит? — нахмурился Гоголь.
— Тогда не женитесь! — был ответ хвостатого мудреца.
— Одному-то скучно… Да и вообще… Пора, вроде бы.
— Тогда женитесь, — тем же невозмутимым тоном ответил Селифан. И начал приводить себя в порядок. При этом даже как-то неприлично задрал вверх заднюю лапу. Или так только показалось.
А если она станет… Нy, это… понимаете, о чем я? — многозначительно, с ударением выдавил из себя Николай Васильевич.
Селифан вздрогнул, перестал вылизываться. Посмотрел на Гоголя своими круглыми глазами.
— Если жена изменит мужу, она может изменить и Отечеству! — со знанием дела, авторитетно изрек он. И опять принялся наводить красоту на свою и без того чистую и блестящую шерсть.
Вот тут и думай, ломай голову. Словом, после беседы с Селифаном ситуация ничуть не прояснилась. Вопрос остался в подвешенном виде.