Маленькие Смерти
Шрифт:
Наконец, слово «привет» наполняется рубиново-красным светом. Кто-то кормит доску кровью снаружи. Я пишу:
«Папа? Мильтон? Итэн?»
Помедлив, я дописываю:
«Мама?»
Указатель начинает двигаться так быстро, что удерживать его сложно. Было бы жутковато, если бы я не знал, что мир живых с той стороны, и никаких ужасных чудовищ там отвечать мне не может.
Мне отвечают:
«Что с
И хотя мне не ответили, кто со мной говорит, я вдруг отлично понимаю, это Мэнди.
Мама?
Я пишу:
«Я у Морриган, главы сектантов. Я все знаю про то, что вы меня воскресили. Они тоже все знают. Они хотят увезти меня в Италию, чтобы узнать, как воскрешать мертвых. Я — проект «Лазарь». Я в каких-то катакомбах. Тут холодно, как под землей, и темно. Морин Миллиган сказала, что вы можете найти ее в церкви святого Альфонса. Свяжитесь с ней. Я связан, и у меня все затекло.»
Послание получается сбивчивое, но больше времени у меня нет, да и сил осталось очень немного, нужно возвращаться.
Я, не дожидаясь ответа, открываю глаза в реальном мире, который в кой-то веке так же безрадостен и темен, как мир мертвых. Отец Стефано сосредоточенно пишет что-то в блокноте, делая вид, что не замечает меня.
Еще некоторое время я размышляю о том, дошло ли мое сообщение, что будут делать мои родители, что стоило бы сделать мне. Каждый из этих вопросов слишком сложный, чтобы я мог успокоить себя ответом.
Вскоре я слышу, как кто-то скребется в дверь, и я слышу голос Доминика. Доминик говорит:
— Мне сказали побыть с ним вместо вас, отец Стефано.
Первое, что говорит мне Доминик, когда падре оставляет нас вдвоем:
— Я соврал, — он заговорщически улыбается и продолжает:
— Но мама и бабуля все равно заняты, он не будет их отвлекать.
Еще некоторое время Доминик молчит, а потом добавляет:
— Привет, — он тихонько смеется. — Я не буду спрашивать, как у тебя дела, ладно?
— Ладно, — соглашаюсь я. — Как считаешь, Доминик, это будет начало отличной дружбы, если ты отцепишь меня на полчасика? Я имею в виду, мне в этой жизни еще пригодится способность ходить или хотя бы вертеть головой.
Доминик смотрит на меня, и взгляд его совершенно не читается, я не знаю что за ним, как не могу знать, что скрывается за закрытой на замок дверью.
Наконец, Доминик говорит:
— Разумеется. Если ты попытаешься сбежать, я тебя убью. Ты это знаешь?
— Осознаю.
Когда Доминик расстегивает ремни, я, пошевелившись, чувствую в затекших руках, ногах и шее такую боль, что сползаю со стола вниз, прямо на пол.
— Скоро пройдет, — говорит Доминик. — Меня так наказывали за непослушание в аббатстве.
Я с трудом поднимаю голову, чтобы посмотреть на него, а Доминик вдруг садится на пол совсем рядом, добавляет доверительно:
— Нельзя радоваться, когда убиваешь. Нужно убивать только для того, чтобы сделать дело. Понимаешь? Так решил Господь.
Разминая кисти, я стараюсь справиться с болью, которая, кажется, засела глубоко в костях. Доминик смотрит на меня абсолютно спокойно, его синие глаза кажутся темнее, чем они есть на самом деле, как и его веснушки.
— По-моему, Господь решил, что нельзя убивать. Вообще. Никого. Никогда.
— Из людей. А таких, как ты — можно.
Доминик водит пальцем по бетонному полу, морщится периодически, будто бы пытается нарисовать что-то красивое, а у него не получается.
— Я делаю то, чего Бог не может сделать, потому что он хороший, — говорит Доминик. — А я — плохой.
— Если тебе приходится это делать, может быть Бог тоже плохой, раз создал такой мир, где непременно надо убить живое существо, чтобы стать чуточку ближе к Нему.
И неожиданно для меня, Доминик говорит:
— Может быть.
Он говорит:
— Меня учили, что мы так делаем, потому что когда умрет последний из вас, медиумов, связывающих мир живых и мир мертвых, мы сможем уничтожить темноту. Ты знаешь, что такое темнота?
— С точки зрения физики, да и то — очень абстрактно.
Доминик улыбается уголком губ, вроде бы совсем чуть-чуть, но мне становится видно один из его блестящих клычков. Он некоторое время водит пальцем по полу, вычерчивая что-то, что я отследить не могу, а потом без предупреждения начинает рассказ.
— Темнота, которую я там видел, про которую мне рассказывали, и которая у меня внутри, и у тебя внутри, знаешь, что это?
— Ну?
— Трещинки в мироздании. В темноте нет Бога, но, кроме того, темнота вытягивает Бога. Мир мертвых полон этой темноты. И через медиумов, через призраков, она проникает в наш мир, как…
Доминик делает паузу, возводит глаза к потолку, будто ищет у Господа верное слово.
— Инфекция, вот. Накапливается в человеке, вызывает смерть. Травмы, болезни. Старые люди потому точно умирают, что в них уже много темноты. Но ее можно подхватить, когда угодно. Господь наш победил смерть.
— Сам таки создал и сам таки победил?
Доминик фыркает и продолжает, как ни в чем ни бывало:
— Мы тоже ее победим. Это хорошая цель?
Доминик останавливается, так и не доведя пальцем одну из своих невидимых линий до конца, смотрит на меня долгим взглядом, зрачки у него расширены и оттого кажется, что в глазах у него вместе с синевой плескается та самая темнота, о которой он говорит.