Маленький Большой человек
Шрифт:
— Лошадей оставим здесь, — сказал Тень, — ты и ты, останетесь стеречь, — он положил руку на плечо мне и Младшему Медведю.
Меня это устраивало. Но Младший Медведь начал возражать, да так горячился, что чуть не плакал. Это взбесило Желтого Орла. Я плохо знал этого воина — он только несколько месяцев назад прибился к нашему стойбищу — но у него была громадная коллекция скальпов, а ещё капсюльный карабин, что в те времена было у Шайенов большой редкостью. Довольно долго это было единственное огнестрельное оружие в нашей деревне, и толку от него не было никакого, потому как капсюли закончились, а белых мы избегали, даже торговцев, как и учил нас Старая Шкура Типи. Правда, Лакоты и другие кланы Шайенов время от времени устраивали небольшие набеги на переселенцев, что двигались по Орегонскому Тракту, забирали у этих эмигрантов кофе, не дожидаясь приглашения, а иногда и все остальное впридачу. В коллекции у Желтого Орла я заметил несколько скальпов, которые для Поуней или Арапахов были слишком светлыми. Небось, и карабин принадлежал одному из хозяев этих волос.
Орла вывело из себя недостойное поведение Младшего Медведя и он принялся его бранить: «Ты прожил уже достаточно зим, чтобы понимать, что опытный воин у Шайенов знает лучше, чем мальчишка, как воровать лошадей. Дело не в том, кто храбр, а кто нет: среди Шайенов трусов нет. Тебе сказали остаться здесь, потому что кто-то должен стеречь лошадей; это не менее важно, чем идти в деревню Ворону, и ты знаешь, что добычу мы разделим поровну. Вот Маленькая Антилопа — он не жалуется. Он лучший Шайен, чем ты, хоть он и бледнолицый».
За всё это время никто не проронил ни слова, а Жёлтый Орёл говорил еле слышным шепотом, но когда он умолк, наступила такая пронзительная тишина, словно после страшного крика.
Младший Медведь был, конечно, не прав, но Орёл совершил более серьёзную ошибку. С того самого дня, как я остался жить у Шайенов, ни один из них ни словом не обмолвился о моём происхождении. Даже Младший Медведь, который меня ненавидел, ни разу себе этого не позволил. Об этом просто не говорили — краснокожие твёрдо верили, что эти разговоры приведут к беде, и Жёлтый Орёл сразу понял свою оплошность.
— Я не должен был этого говорить, — сказал он, обращаясь ко мне. — Моим языком владел злой дух.
Я в этот момент как раз натягивал на себя волчью шкуру, которая в дороге болталась у меня за спиной на шнурке; я приладил волчью шкуру мордой себе, на лицо и попытался смотреть сквозь дырочки от глаз. Было темно, и плохо видно, и все вокруг казалось волосатым.
— Я не думаю о тебе плохо, — был мой ответ, — потому что ты недавно живешь в нашей деревне.
— Я не думаю, что сегодня подходящая ночь, чтобы воровать лошадей, — проговорил Тень, и начал было разворачивать своего коня, а остальные забормотали что-то себе под нос, соглашаясь с ним, и последовали его примеру.
— Нет, — сказал Жёлтый Орёл, — это я отпугнул удачу. Она вернётся, если я уеду.
И он вскочил в седло и поскакал в ту сторону, откуда мы приехали.
— Я останусь здесь и буду стеречь лошадей, — с раскаянием в голосе проговорил Младший Медведь, опустив голову. — Вместе с этим.
Он имел в виду меня.
На том и порешили. Ему отдали поводья трёх лошадей, и мне — столько же, а чтобы нас не заметили из деревушки, если вдруг выйдет луна, мы с ним прижались к левому склону лощины, которая глубиной была футов семь или восемь — самый раз, чтобы укрыть и людей, и лошадей. Четверо Шайенов, все — здоровые крупные парни, зашагали через ручей вброд, направляясь в сторону деревни Ворон. Через минуту их было уже не видно, а через две — и не слышно, А вскоре месяц, наконец, выглянул из-за облачка, за которым прятался, и стало чуть-чуть светлее, но ненамного — кусты по-прежнему не отбрасывали тени.
Я сидел в своём волчьем костюме, в котором было тепло, очень довольный, что взял его с собой, и ни капли не жалел, что не я крадусь в эту минуту в деревню Ворон. Ну, а если бы мне пришлось отправиться туда — лучших спутников, чем те четверо, и придумать было нельзя. Як этому моменту начал немного соображать, что Шайены имеют в виду, когда говорят о смерти: я начал понимать, что такое преданность друзьям. Одного я только не мог понять — как это: я умру, а жизнь будет продолжаться без меня?..
Теперь, когда все ушли, Младший Медведь опять начал ныть.
— Напрасно они меня оставили, — ворчал он. — Надо было взять меня с собой. Ты бы здесь один справился.
— А я думаю, — отвечаю я, — что это ты справился бы здесь один, а я мог бы пойти с ними.
— Ты бы испугался, — не унимается он. — Твоей храбрости хватает только на игру. Но Ворон не обманешь. Здесь надо быть настоящим мужчиной.
Он стоял, выпятив грудь колесом, как обычно, хотя уже не был таким крепышом, как раньше, а превратился в долговязого подростка.
Уж не знаю, на что бы я отважился в этот момент, лишь бы не дать этому краснокожему переплюнуть меня. Может быть, бросил бы поводья, да махнул бы рукой на лошадей — раз уж он не хочет их стеречь — и побежал бы во вражеское стойбище вслед за четырьмя Шайенами, чем погубил бы себя и на друзей своих навлек бы смертельную опасность.
А спасся я очень любопытным образом. Вдруг в лощинку сверху прыгает огромный индеец-Ворона — откуда он взялся, не знаю — и своей боевой дубинкой бьет Младшего Медведя по башке — тот так и рухнул без чувств. И все это — в полнейшей тишине, потому как спрыгнул он в своих мокасинах прямо в песок — почти бесшумно, а дубинка об голову Медведя стукнула так тихонько — чок! — словно камушком угодили в пень.
Я и глазом моргнуть не успел, а этот индеец-Ворона уже выхватил нож, а левой рукой изо всех сил тянет Медведя за косички — чтобы скальп сразу отрывался по надрезу.
Я бросился на него — на меня-то он, видать, внимания не обратил, потому как решил, наверное, что Медведь с живым волком разговаривает — для индейца это вполне в порядке вещей. Так вот, бросился я на него, запрыгнул ему на плечи, и вишу, словно на дерево карабкаюсь, потому как роста он громадного, просто чудовище какое-то, и жилистый весь, мышцы железные, а кожа — как дубовая кора. Ну вот, сижу я на нем — и не знаю, что мне дальше-то делать с этим зверем. Из лука уже не выстрелишь — слишком близко, да и бросил я лук, когда прыгал на него. Шарю я рукой у себя на боку — рукоятку ножа хочу нащупать — ищу, но волчья шкура вся перекрутилась, и ничего я теперь найти не могу.