Маленький Большой человек
Шрифт:
Ну вот, семенит она, значит, вниз по склону, сторожиха рогатая, а за спиной у неё уже антилоп видимо-невидимо, весь горизонт заполонили и все прут и прут из-за холма. Уже ярдов сто прошли вперёд, а стаду все конца не видно, все прибывают и прибывают, и клином идут — прямо на Старую Шкуру. Шайены и антилопы движутся будто в едином порыве, словно в такт какой-то могучей музыке, а ритм задает им старый вождь. Я так полагаю, что музыку эту сочинили сами боги на небесах. А если вас такое объяснение не устраивает, то придётся вам изрядно поломать голову чтобы ответить, с чего бы это вдруг стадо антилоп в тысячу голов поперло прямо навстречу своей погибели. А ещё — откуда Старая Шкура мог знать, что антилопы будут здесь, именно в этом самом месте? Ведь когда он уселся посреди прерии, их ещё и близко не было — ни слуху, ни духу.
Передние всадники с шаманскими штуковинами в руках уже объехали все стадо, замкнули круг по ту сторону, проскакали навстречу друг другу и, поменявшись теперь местами, помчались дальше, то есть, назад, к вождю, и отдали ему его колдовской инвентарь. Теперь вокруг антилопьего стада замкнулось магическое кольцо, и вождь, взяв по волшебной палке в каждую руку, принялся эту петлю затягивать.
Он вдруг вскинул руки вверх, и все громадное стадо побежало. До передних антилоп оставалось ещё ярдов с семьдесят, а последние только перевалили через вершину холма. От головы до хвоста стадо растянулось ярдов на триста, и все это пространство было просто битком набито, нашпиговано антилопами — сплошь, впритык одна к одной. В задней части эта масса примерно на столько же разлилась в ширину, с востока на запад. Получился громадный живой, колышущийся клин — сплошная антилопья лавина. Ну тут мы — кто стоял возле вождя — сдвинулись с места, зашевелились, концы полукруга стали вытягиваться им навстречу — буквой «У». И вот эти твари рогатые несутся прямо в наш живой загон, где вместо изгороди — люди: мужчины, женщины, дети, в руках — развёрнутые одеяла, под ногами собаки вертятся, и все вместе сливается в одну сплошную стену.
Я стоял в левом крыле этой изгороди, прямо посередке, и сразу нацелился было на переднюю антилопу — ту самую, «сторожиху» — но тут её нагнали задние и она затерялась в несущейся массе; а вскоре вообще все смешалось перед глазами, только пыль клубится да антилопьи ноги мелькают — не сосчитать, сколько их… Наконец передние оказались в ловушке, вождь взмахнул своими палками, и эти бедняги свернули было влево, но наткнулись на стену Шайенов. Они вправо — опять незадача. Тогда вождь поднял свои волшебные жезлы и скрестил их дважды. Передний зверь храпел носом и следил за этими манипуляциями, как зачарованный. И тут ум у неё, видать, зашёл за разум, копыта заплелись, и она рухнула на колени, перегородив дорогу остальным — а они напирают сзади сплошным потоком и никак не могут преодолеть это препятствие… Получилась куча-мала, прямо предо мною, а потом антилоп охватила настоящая паника: куда ни глянь, они спотыкались, лезли друг на друга, вышибали друг другу мозги копытами, вспарывали животы рогами, некоторых просто затоптали. Ну, тут мы начали их окружать, и в конце концов верховые замкнули огромное кольцо, а у каждого в руке — дубинка, или топорик, или просто большой камень, но ни копий, ни луков со стрелами — ничего такого не было: для «ближнего боя» такого не положено. Целый час, наверное, прошёл, покуда забили всех до одной — а ведь махали мы не покладая рук, да ещё немало антилоп и без нас погибло.
А Старая Шкура за все это время ни разу свои жезлы не опустил — все орудовал, размахивал ими над головой, покуда ни одной живой антилопы не осталось. Это был его долг, обязанность, а в бойне он участия не принимал. Ну, а я — у меня тогда силёнок мало было, я даже такому хрупкому созданию особого вреда не мог причинить, но всё равно вместе со всеми старался улучить момент, пролезть вперёд да запулить камнем, Не знаю, может, и Младшего Медведя задел пару раз в суматохе: он совсем рядом стоял. Этот мальчишка схватил антилопу за рога и изо всех сил выворачивал ей голову — хотел сломать шею голыми руками, как самые сильные воины делают. Но ничего у него не получилось, и в конце концов ему пришлось-таки всадить ей в голову топорик, как раз между ушей. Её обезумевшие глаза вскипели кровью, язык вывалился, и она умерла.
Глава 5. МОЁ ОБРАЗОВАНИЕ КАК ЧЕЛОВЕКА
Ну, «человек», конечно, означает «Шайен». Так вот, вы, наверное, заметили, что в начале этой истории Старая Шкура Типи был просто болван болваном — клоун, да и только. Однако надобно вам сказать, что это он белым таким казался. А для Шайенов он был вроде как гений, почти святой. Это он обучил меня всему, что я узнал в детстве — кроме верховой езды, стрельбы и других подобных физических навыков. А учил он меня знаете как? Он рассказывал притчи мне и другим детям, не одну сотню рассказал всяких историй. Иногда и взрослые приходили, садились послушать, потому как все знали, что он старик мудрый — а иначе не дожил бы до такого солидного возраста.
Я расскажу вам две из его историй. Одна из них спасла мне жизнь, когда я в первый раз пошёл с индейцами в набег за лошадьми. А вторая — это речь. Старая Шкура произнес её на переговорах с Лакотами.
Послушайте — и поймёте, чем краснокожий отличается от белого человека. Ей Богу — лучше никто вам этого не растолкует.
Разве что сами поживете и с теми, и с другими — как я…
С тех пор как я попал к Шайенам, выпал и растаял не один снег, и мне шёл, кажется, тринадцатый год. Как-то раз мы с мальчишками играли в войну, и Младший Медведь, который мужал не по дням, а по часам, влепил стрелой без наконечника одному парнишке по имени Рыжий Пёс прямо в лоб, да так влепил, что тот чуть копыта не отбросил. Не иначе как в меня целился Медведь-то, да в меня попасть не так-то просто: я мишень очень даже подвижная. И случись в эту самую минуту неподалёку Старая Шкура Типи, а с ним ещё один краснокожий по имени Два Младенца — весь голый, и с ног до головы вымазанный черной краской: он дал обет и теперь должен был отправляться в путь, чтобы найти врага и снять с него скальп.
Он просто шёл рядом с вождём в каком-то трансе. Тут Старая Шкура увидел, как Рыжий Пёс лежит на земле без сознания. Склонился над ним и говорит: «Вставай, иди поешь!» Парнишка тут же очнулся, вождь послал его к Бизоньей Лощине, чтобы она его накормила. Потому как индейцы таким способом от всех болезней лечатся.
Потом старик повернулся к Младшему Медведю и говорит: «Тот, наверное, храбрый воин, кто стреляет в своих друзей». И Медведь чуть не умер от стыда.
Тут Старая Шкура расстелил своё одеяло, и мы все уселись в кружок. Косички вождя были украшены мехом горностая, а на шее был повязан то ли платок, то ли шарф, расшитый старинным бисером, сделанным в те времена, когда сюда ещё не добрались белые со своими стеклянными бусами: его — бисер, то есть, — выточили из обломков пурпурной океанской ракушки, а потом он множество раз переходил из рук в руки, пока не попал к вождю: Шайены-то жили в самом центре страны. А начал он свой путь где-нибудь на побережье Орегона или Массачусетса — небось, какой-нибудь тамошний дикарь разбил раковину, высосал водянистое мясо, а потом уселся и долго корпел над красивыми обломками со своим каменным точилом, чтобы сделать что-нибудь эдакое…
Так вот, все уселись и вождь заговорил: «Я расскажу вам про воина, который любил своих друзей. Это случилось много снегов назад, когда я был ещё молод. В те времена мало у кого из наших людей были ружья, потому что мы почти не торговали с бледнолицыми, а индейцы из других племен, кому удавалось заполучить оружие, не хотели с ним расставаться. А у нас даже железных наконечников для стрел было мало, и в бою мы, бывало, нарочно скакали перед самым носом у врага — чтобы в нас попали его стрелы, а мы потом их железные наконечники забирали себе».
Тут он весело рассмеялся и натянул повыше свою правую ноговицу — и мы увидели, что его нога сплошь покрыта старыми шрамами.
«А больше нам негде было их взять. За лошадьми мы обычно ходили на юг — в страну, где живут люди-Змеи, потому что они прекрасные наездники и у них самые лучшие кони. Говорят, причиной тому то, что они со своими лошадьми спариваются, но сам я этого ни разу не видел». Это он про Команчей говорил — в верховой езде им равным нету ни среди белых, ни среди индейцев. А насчёт того, что кобыл трахают, точно не скажу, не знаю, но хорошо знаю, что своих женщин они берут совсем как жеребцы — сзади, да ещё хрипят и ржут при этом, словно кони. Короче, на лошадях просто помешаны.
«А иногда нам и лошади были не нужны, но мы ехали на юг просто так — подраться. Потому что Змеи — храбрый народ, и когда видишь, как они несутся на тебя во весь опор — просто дух захватывает, и сердце поет песню, особенно ранним утром, когда солнце на небе ещё юноша. Позже, когда он повзрослеет, в стране Змей становится слишком жарко, и тогда понимаешь, почему много лет назад наши предки-Шайены изгнали их туда, а себе забрали эту землю, которая прекрасна»…
Рассказы про войну всегда возбуждали вождя. Он сбрасывал лет двадцать и молодел прямо на глазах — взгляд его горел, щёки раздувались — того и гляди лопнет на каком-нибудь уж слишком кровавом повороте событий.