Маленький Большой человек
Шрифт:
— Лады! Тогда давай — одна нога здесь, другая там — бего-о-ом марш! И намотай себе на ус, я на тебя глаз положил, — говорит он, обращаясь теперь со мной, как сержант с новобранцем. Вот как оно среди белых — всё зависит от чина, а я-то было совсем забыл, как быстро могут меняться взаимоотношения.
Вскоре, как только между нами оказалось несколько человек и лошадей, я повернул к загородке с пленными: в центре селения поставили несколько типи и согнали туда женщин и детей. Приблизившись, я услышал скорбную песню-плач Шайенов. Понятно, что типи эти охранялись солдатами, вот и принялся я обмозговывать, как бы мне туда проникнуть. Потому как при этом вовсе не собирался рассказывать, зачем я это делаю.
Кроме
Но тут я вспомнил, как смело и дерзко Старая Шкура шагал под перекрестным огнем, кстати, это был единственный случай, когда его магия сработала против белых. А все потому, что он сохранял этот свой кураж, да еще, по-моему, ему помогла слепота, ведь никакие ужасы его не отвлекали. Ну, я-то глаза закрывать не стал, однако заставил себя собраться, надулся, чтобы хоть как-то заполнить собой мундир и лихо, твёрдым шагом подошёл к сержанту, стоявшему на входе в один из этих типи. — Генерал Кастер прислал меня допросить пленных, — доложил я.
— Хорошо, — отвечает он и делает шаг в сторону, но затем, не успел я ещё войти в типи, хвать меня за локоть и тычется усами в ухо. — Послушай, — говорит он, — будь другом, замолви меня словечко перед какой-нибудь юной скво. За мной не пропадёт. Наверно, тебе это раз плюнуть, уж коль ты говоришь по-индейски. Передай ей, пусть как стемнеет, подойдёт к выходу и свистнет, а я ей дам подарок. Он похлопывает меня по плечу, и я вхожу в середину. В типи натолкали шайенских женщин и детей — не отдохнуть, было до того тесно, что никто не мог сесть. Так что все стояли, плотно завернувшись в одеяла и уставившись на меня. Довольно многие жёны распустили волосы, чтобы в горе рвать на себе волосы; многие в знак аура сильно порасцарапывали себе щёки, исполосовав их длинными бороздами ссадин. И их стенания, их то повышающиеся, то понижающиеся завывания песен смерти не стихли при моем появлении. Но когда малые дети увидели мой мундир, они пообхватывали ноги своих матерей и попрятали свои смуглые головки в одеяла.
Особенно истошно выла одна старуха: пока ей хватало дыхания, она вопила пронзительным визгливым голосом, потом широко открывала рот и на вдохе подвывала другим тоном, а когда в её легкие набирался воздух, возвращалась к настоящему рыданию. Через минуту-другую — все это время я молчал — она внезапно перестала причитать и говорит мне:
— Уходи и дай нам спокойно умереть от горя. Оказалось, что это изречение, возможно, вполне искреннее, но в то же время с дальним прицелом, имело также и сиюминутную цель — выяснить, понимаю ли я язык. Потому что, как только я дал знак, что понимаю, она вцепилась в рукав моего френча и давай опять причитать, впрочем, перемежая причитания следующими словами:
— Я — сестра Чёрного Котла. Я говорила ему, что нас покарают, если он не остановит нашу молодежь от набегов на белых. Но он меня не слушал. «Закрой рот, глупая женщина», — бывало, говорил он мне. Ну, разве я не была права?! Теперь Черного Котла нет больше в живых. Все наши воины погибли. И нас, беспомощных, солдаты предадут смерти. А я столько раз говорила ему, что нехорошо затевать войну с белыми людьми — ведь они всегда были нам друзья. Они замечательные люди, хорошие и добрые, и я понимаю, почему они покарали плохих Шайенов. Но что мы, немощные, могли поделать?! А теперь, думаю, из-за наших плохих людей придется страдать нам.
— Закрой рот, глупая женщина, — говорю я. Эту старуху я знал. Звали её Рыжеволосая, хотя космы у неё были седыми и, честно говоря, о том, что она — сестра вождя, я слышал впервые. Не стану утверждать, что это — враньё, но, если и не враньё, то единственная крупица правды во всём её разглагольствовании. Но, представьте себе, я её не упрекаю, потому что это была неплохая линия поведения, и убежден, что несколько попозже она её с успехом применила по отношению к самому генералу Кастеру. Однако у меня имелись дела поважнее, чем выслушивать старую каргу.
Тогда она мгновенно прекращает рыдать и говорит:
— А хочешь сегодня ночью красивая девушка принесёт луну и звезды в твой вигвам?
Конечно, все это время я осматривал лица вокруг, но Солнечного Света не увидел.
— Ну, тебя никто не собирается убивать, — говорю я ей, — так что можешь больше не кривить душой. Если бы сейчас ты меньше была занята враньём, ты бы разглядела, кто я такой. Ведь тебе отлично известно, что я — не солдат. Я только что сюда вернулся, потому что помогал нашим, тем, кто остался в живых, невредимыми спуститься в низовья, а одет я так, чтобы можно было ходить среди синих мундиров.
Старая ведьма, хитро прищурившись, зыркнула на меня:
— Конечно, я знаю, кто ты такой. Я просто подумала, что ты стал предателем.
Это вольный перевод. На самом-то деле она сказала; что думала, будто я, увидев мясо в руках белого человека, стал его собакой.
— Послушай, старая, я ищу свою жену и сына и хочу найти их до того, как они достигнут твоих лет, когда разум высыхает и превращается в прах, и его ночью через дырочки в ушах выдувает ветер.
Вижу, эта перепалка стала доставлять ей удовольствие. С такими, как она, гарпиями, завсегда так. Она входит во вкус и отплачивает мне той же монетой, громко выразив сомнения в моей мужской зрелости и так далее. Словно это мы благодушно подтруниваем друг над другом в самой гуще обычной индейской жизни за тысячу миль от белых кавалеристов, потому что у Шайенок язык как бритва — палец в рот им не клади — а с годами они становятся ещё языкастее. Строптивая и беспощадная, эта старая сучка, дай ей только нож, выпустит кишки этому кобелю-сержанту, распоров ему брюхо от пупка по самую грудину и глазом не моргнет, вот только б знала, что это сойдет ей с рук. Но в данной ситуации, как мне кажется, она могла бы выступить и в роли сводни. О, за жизнь она будет цепляться изо всех сил, и я снимаю за это перед нею шляпу — честь ей и хвала!
Однако, что сталось с Солнечным Светом, она и правда не знала, и я принялся осматривать остальные типи, но с тем же успехом, и тогда в мое сердце закралось страшное предчувствие, и с этим предчувствием я направился на верхний край селения, где находился мой типи Вернее, прежде находился, ибо от него ничего не осталось, только зола от нашего очага, одна-две шкуры, несколько пучков бизоньей щетины и тому подобное. Солдаты развалили все типи, а потом вместе со всем добром сожгли на одном большом костре, на самом берегу Уошито, дым от которого я раньше видел. Но к этому часу от костра осталась только дымящаяся гора пепла; снег вокруг нее растаял и образовался большой бурый круг.
А на лугу тем временем приступили к уничтожению восьми сотен пони; то-то поднялась неразбериха, потому что кое-кому из истребительной команды при виде обезумевших, поднимающихся на дыбы, храпящих и истекающих кровью животных, колошматящих друг друга как только свинец обжигал их нутро, должно быть, ударило в голову, так что очень скоро пули стали залетать в лагерь, а оттуда посыпалась отборная брань перепуганных солдат. По-моему, кто-то кинулся жаловаться Кастеру, потому что я видел, как рядом с ним скакал какой-то офицер, пытаясь докричаться до его неподвижной спины, но тот, как всегда, не слушал и, единственно, что сделал, когда подъехал к табуну, так это собственноручно прикончил несколько пони, наверно, чтобы показать пример, как это следует делать.