Маленький человек (История одного ребенка)
Шрифт:
Если бы я был женщиной, галстуки Жака с их бесконечно разнообразными бантами тронули бы меня больше всяких объяснений в любви. Но — сказать ли правду? — женщины ничего в этом не смыслят… Каждое воскресенье, собираясь к Пьеротам, бедный влюбленный всегда обращался ко мне с вопросом:
— Я ухожу туда, Даниель… пойдешь ли ты со мной?
И я неизменно отвечал:
— Нет, Жак, я буду работать…
Тогда он быстро удалялся, и я оставался один, совершенно один со своими рифмами.
Я принял твердое, серьезное решение не ходить к Пьеротам. Я боялся встречи с Черными Глазами. Я говорил себе: "Если ты опять
Ах, когда мать моя — Жак — уходил с сияющим лицом и новым бантом в Сомонский пассаж, мне страстно хотелось броситься вслед за ним по лестнице, крикнуть ему: "Подожди меня!" Но я сдерживал себя; какой-то внутренний голос говорил мне, что мне не следует итти туда, и у меня хватало мужества оставаться у столика и спокойно отвечать Жаку: "Нет, Жак, благодарю, я буду работать".
Это длилось довольно долго, но я уверен, что, в конце концов, мне удалось бы с помощью моей музы совершенно изгнать Черные Глаза из моей души; к несчастью, я увидел их опять. Эта встреча погубила меня… Черные Глаза всецело овладели мною.
Произошла эта встреча при следующих обстоятельствах. Со времени прогулки нашей по набережной, Жак больше не говорил со мной о своей любви, но я по его лицу видел, что дело там не ладилось… По воскресеньям, возвращаясь от Пьеротов, он всегда бывал очень грустен. По ночам он часто стонал, но, когда я спрашивал у него: "Что с тобой, Жак?", он резко отвечал: "Ничего". Но я хорошо понимал, что ему очень тяжело. Жак, добрый, терпеливый Жак, теперь часто бывал резок со мною, смотрел на меня сердитым взглядом. Я догадывался, что под этим скрывается большое сердечное горе, но так как Жак упорно молчал, то я не смел поднимать этот вопрос. Однако, в одно воскресенье он вернулся более мрачным, чем обыкновенно, и мне захотелось выяснить положение.
— Жак, — сказал я ему, взяв его руку, — что с тобой? Твои шансы так плохи?
— Да, совсем плохи, — отвечал Жак печально.
— Но в чем же дело, Жак? Может быть, Пьерот догадывается о чем-то я мешает вам?
— О, нет, Даниель, дело не в Пьероте… Но она не любит меня… Никогда не полюбит.
— Какой вздор, Жак. И на каком основании ты можешь утверждать это?.. Сказал ли ты ей, что ты любишь ее?.. Нет?.. Ну, вот видишь…
— Тот, которого она любит, ничего не сказал ей; ему не надо было говорить, чтобы добиться ее любви.
— Неужели ты думаешь, что флейтист?..
Жак точно не слышал моего вопроса.
— Тот, которого она любит, ничего не сказал, — повторил он.
Я не мог добиться ничего другого. В эту ночь никто не спал на Сен-Жерменской колокольне.
Жак просидел всю ночь у окна, глядя на звезды и вздыхая. Я же думал в это время о том, как бы помочь Жаку. "Что, если бы я пошел туда? — говорил я себе. — Может быть Жак ошибается, может быть мадемуазель Пьерот не поняла, сколько скрывается любви в складках его галстука… Если Жак не решается высказать ей свою любовь, мне следовало бы заговорить с ней об этом… Да, я пойду к этой филистимлянке и переговорю с нею…"
На следующий день, не говоря ни слова
Я застал Пьерота, его дочь и даму высоких качеств за столом. К счастью, не было Черных Глаз. Когда я вошел в комнату, все ахнули от удивленья.
— Наконец-то! — воскликнул добряк Пьерот своим громовым голосом. — Он, конечно, выпьет чашку кофе с нами…
Меня усадили за стол. Дама высоких качеств принесла мне великолепную чашку с золотыми цветами, и я уселся рядом с мадемуазель Пьерот…
Она была необыкновенно мила в этот день. В волосах ее была воткнута маленькая красная роза… Удивительно яркая… Признаюсь, я подозреваю, что эта маленькая красная роза была волшебницей, которая придавала особенное, неотразимое очарование этой маленькой филистимлянке.
— Что же это такое, господин Даниель, вы не желаете бывать у нас! — сказал мне Пьерот, смеясь.
Я начал извиняться, ссылаясь на литературные работы.
— Да, знаем вас… Латинский квартал!..
И севенец громко расхохотался, поглядывая на даму высоких качеств, которая покашливала, толкая меня ногой под столом. Латинский квартал означал в этом мире оргии, музыку, маски, фейерверки, разбитую посуду, безумные ночи и прочее. Как удивились бы они, если бы я стал рассказывать им о моей отшельнической жизни на Сен-Жерменской колокольне. Но в ранней молодости мужчина не прочь прослыть кутилой; слушая обвинения Пьерота, я защищался крайне слабо:
— Да нет же, уверяю вас… Это совсем не то…
Жак, вероятно, расхохотался бы, если бы увидел меня в эту минуту.
В то время, как мы допивали кофе, со двора послышался звук флейты. Пьерота звали в магазин. Как только он вышел из комнаты, дама высоких качеств также удалилась, — вероятно, она отправилась в кухню сыграть партию в пикет с кухаркой. Между нами будь сказано, мне кажется, что одно из самых высоких качеств этой дамы было ее пристрастие к картам…
Когда я остался наедине с маленькой красной розой, я подумал: "Вот подходящая минута!", и я собирался уже произнести имя Жака, когда мадемуазель Пьерот спросила вдруг почти шопотом, не глядя на меня:
— Это Белая Кукушка мешает вам навещать ваших друзей?
Сначала я думал, что она смеется надо мной, но она не смеялась. Она казалась очень взволнованной, густой румянец покрыл ее щеки, и грудь высоко поднималась. Вероятно, при ней говорили о Белой Кукушке, и она смутно представляла себе бог знает что. Я мог разбить ее предположения одним словом, но какое-то глупое тщеславие удерживало меня… Не получая от меня ответа, мадемуазель Пьерот повернулась ко мне и, подняв свои длинные ресницы, взглянула на меня… Нет, я лгу. Не она взглянула на меня, а Черные Глаза, полные упреков и слез. О, милые Черные Глаза, радость моей души!