Маленький человек (История одного ребенка)
Шрифт:
Последнее действие происходит на кладбище мотыльков. После того, как могильщики сделали свое дело, Майский Жук, который торжественно сопровождал шествие, подходит к могиле и, опрокинувшись на спину, начинает восхвалять покойного. К несчастью, память изменяет ему, и он проводит целый час с поднятыми вверх лапками, жестикулируя и теряясь в периодах… Наконец, оратор кончил свою речь, все расходятся, и тогда Божья Коровка выходит из-за соседней могилы. Вся в слезах, она опускается на колени и произносит трогательную молитву на свежей могиле бедного друга.
IX. ТЫ БУДЕШЬ ПРОДАВАТЬ ПОСУДУ
При
И действительно, если бы апокалипсический огненный конь внезапно влетел в эту маленькую гостиную, он не вызвал бы большего смущения, чем мой "Голубой мотылек". Поссажоны и Фужеру, ошеломленные тем, что слышали, смотрели на меня широко раскрытыми глазами, а оба Ферульи подмигивали друг другу. В гостиной царило глубокое молчание… Подумайте, каково мне было…
И вдруг, среди этого молчания и всеобщего недоумения, раздался голос из-за рояля — и какой голос! — глухой, беззвучный, холодный, точно замогильный. Я ввдрогнул. Человек с птичьей головой, почтенный господин Лалуэт, заговорил в первый раз после десятимесячного молчания:
— Я очень рад тому, что убили этого мотылька, — сказал странный старик, грызя кусок сахара с свирепым видом: — я не люблю их, этих мотыльков!..
Все рассмеялись, и затем началось обсуждение моей поэмы. Ферулья-старший находил ее слишком растянутой и советовал сократить ее до одной или двух песен. Ученик Альфортской школы, натуралист, заметил, что у божьих коровок есть крылья, что лишало мой вымысел всякого правдоподобия. Ферулья-младший утверждал, что все это он уже читал где-то.
— Не слушай их, — шепнул мне Жак; — это образцовое произведение.
Пьерот не сказал ничего; он казался очень озабоченным. Быть может, сидя во время чтения рядом с дочерью, он чувствовал, как дрожала ее маленькая ручка, или перехватил пламенный взгляд Черных Глаз. Как бы то ни было, но Пьерот имел в этот вечер весьма странный вид и не отходил от своей дочери, так что я не мог сказать во весь вечер ни словечка Черным Глазам и ушел раньше всех, не выслушав новой песни Ферульи-старшего, который никогда не мог простить мне этого.
Два дня спустя после этого достопамятного чтения я получил от мадемуазель Пьерот краткую, но красноречивую записку: "Приходите скорее: отцу все известно". И внизу приписка Черных Глаз: "Я вас люблю".
Признаюсь, я был несколько смущен этим известием. В течение двух дней я обивал пороги разных писателей и меньше думал о Черных Глазах, чем о моей поэме. К тому же предстоящее объяснение с толстяком-севенцем не особенно прельщало меня… Таким образом, несмотря на приказание мадемуазель Пьерот явиться скорее, я долго не показывался там, успокаивая себя тем, что должен прежде продать свою поэму. К несчастью, я не продал ее.
В те времена, — не знаю так ли это теперь, — господа издатели были очень милые, вежливые, благородные люди, но все они отличались одним ужасным недостатком — их никогда нельзя было застать дома. Как некоторые маленькие звезды, которые можно видеть только посредством больших труб обсерватории, эти люди были невидимы для толпы. В какой бы час вы ни явились, вас всегда просили зайти в другой раз…
Боже, сколько книжных лавок я обегал! Сколько стеклянных дверей поотворял! Сколько
Так прошла неделя. Наступило воскресенье Жак, по обыкновению, отправился обедать к Пьеротам, отправился один. Я так устал от погони за невидимыми звездами, что пролежал дома весь день… Вечером, придя домой, Жак присел на краю моей постели и стал ласково упрекать меня.
— Послушай, Даниель, ты напрасно не хочешь итти туда. Черные Глаза плачут, умирают от тоски по тебе… Мы говорили о тебе весь вечер… Ах, злодей, как она тебя любит!
Бедный Жак говорил это со слезами на глазах.
— А Пьерот? — робко спросил я. — Как относится к этому Пьерот?
— Он, кажется, очень удивляется тому, что ты не являешься… Ты непременно должен пойти, Даниель… Ты пойдешь, голубчик, не правда ли?
— Завтра же пойду, Жак. Даю тебе слово!
В то время, как мы разговаривали, Белая Кукушка, только что вернувшаяся к себе, запела свою бесконечную песнь… "Толокототиньян! толокототиньян!.." Жак рассмеялся.
— Знаешь ли, — сказал он мне вполголоса, — Черные Глаза ревнуют тебя к нашей соседке. Они подозревают в ней соперницу… Как я ни старался разуверить их, меня не хотели слушать… Черные Глаза, ревнующие к Белой Кукушке? Не забавно ли?
Я притворился, будто смеюсь, но в душе я сознавал, что Черные Глаза по моей собственной вине ревнуют меня к Белой Кукушке.
На следующий день я отправился после завтрака в Сомонский пассаж. Я хотел прямо подняться в четвертый этаж и переговорить с Черными Глазами раньше, чем с Пьеротом, но севенец подкараулил меня у ворот пассажа, я должен был зайти в магазин и сесть рядом с ним у конторки. Время от времени из соседней комнаты доносились звуки флейты.
— Господин Даниель, — сказал мне севенец с уверенностью и легкостью речи, которых я не ожидал от него, — то, что я хочу узнать от вас, очень просто, и потому я буду говорить с вами без обиняков. Вот уж, действительно могу сказать… моя девочка любит вас… Любите ли вы ее?
— Всей душой, господин Пьерот!
— В таком случае все в порядке. Вот что я предложу вам… Вы оба слишком молоды, чтобы думать о браке раньше, чем через три года; следовательно, у вас впереди три года, в продолжение которых вы можете добиться определенного положения. Не знаю, думаете ли вы еще долго заниматься вашими голубыми мотыльками, но я хорошо знаю, что я бы сделал на вашем месте… Вот уж, действительно, могу сказать… я бросил бы все эти сказки и поступил бы приказчиком в торговый дом, бывший Лалуэта, познакомился бы постепенно с ведением этого дела и старался бы о том, чтобы через три года Пьерот, который становится стар, нашел во мне не только зятя, но и компаниона… Ну, брат, что ты скажешь на это?