Маленький лорд Фаунтлерой (пер. Демуровой)

Бернетт Фрэнсис Ходжсон

— Только для двоих этот дом слишком велик, правда? — заметил он.

— Он достаточно просторен для двоих, — возразил граф. — А по-твоему, он слишком просторен?

Седрик ответил не сразу.

— Я только подумал, — молвил он, — что если в нем живут два человека, которые не очень ладят между собой, им иногда может быть одиноко.

— А как ты думаешь, со мной тебе ладить будет легко? — спросил граф.

— Думаю, что да, — сказал Седрик. — Мы с мистером Хоббсом очень хорошо ладили. Он был моим лучшим другом — не считая, конечно, Дорогой.

Граф поднял брови.

— Кто это «Дорогая»?

— Моя мама, — тихо произнес лорд Фаунтлерой.

Возможно,

он немного устал, ведь час уже был поздний, или его утомили волнения этих последних дней, только он загрустил при мысли о том, что сегодня он не будет спать в своей кроватке и любящие глаза его «лучшего друга» не будут смотреть на него. Они всегда были самыми «лучшими друзьями», этот мальчик и его мама. Он не мог не думать о ней, а чем больше он о ней думал, тем меньше ему хотелось говорить, и к тому времени, когда обед закончился, граф заметил, что на лицо мальчика легла тень. Но Седрик держался мужественно, и, возвращаясь в библиотеку, граф уже не опирался так тяжело на плечо своего внука. Когда лакей, шагавший рядом, оставил их вдвоем, Седрик уселся вместе с Дугалом на ковер перед камином. Он молча гладил уши огромного пса и глядел в огонь.

А граф смотрел на него. Взгляд у мальчика был грустен и задумчив, и раза два он тихонько вздохнул. Граф все не двигался и не отводил взгляда от своего внука.

— Фаунтлерой, — произнес он наконец, — о чем ты думаешь?

Фаунтлерой поднял глаза и постарался улыбнуться.

— Я думал о Дорогой, — отвечал он, — и… и… пожалуй, лучше мне встать и походить по комнате.

Он поднялся и, заложив руки в карманы, начал прохаживаться взад и вперед по комнате. Глаза у него блестели, а губы были плотно сжаты, но он высоко держал голову и шел твердо. Дугал потянулся и посмотрел на Седрика, а потом тоже встал, подошел к мальчику и принялся беспокойно ходить за ним следом. Фаунтлерой вынул руку из кармана и положил ее на голову пса.

— Это очень хороший пес, — сказал он. — Он мне друг. Он знает, что я чувствую.

— Что же ты чувствуешь? — спросил граф. Ему было не по себе при виде того, как мальчик борется с первым наплывом тоски по дому; впрочем, Седрик держался мужественно, и это было графу приятно.

— Подойди ко мне, — велел граф. Седрик подошел.

— Мне никогда раньше не приходилось покидать своего дома, — сказал мальчик с тревогой во взгляде. — Странное это чувство, когда знаешь, что будешь ночевать в незнакомом замке, а не у себя дома. Правда, Дорогая от меня недалеко. Она мне говорила, чтобы я об этом не забывал… Ведь мне уже семь лет… а потом я могу смотреть на ее портрет, который она мне подарила.

Он сунул руку в карман и вынул небольшой футляр, обтянутый фиолетовым бархатом.

— Вот, — сказал он. — Надо нажать на эту пружинку, футляр открывается — а там она!

Он подошел к креслу графа и нажал на пружину, доверчиво прислонясь к его руке, лежащей на подлокотнике.

— Вот она, — произнес он, когда футляр раскрылся, и с улыбкой поднял глаза на графа.

Граф нахмурился; он вовсе не желал смотреть на портрет, но все же невольно глянул — и увидел прелестное юное личико, до того похожее на ребенка, стоявшего рядом с ним, что он смешался.

— Ты, кажется, думаешь, что очень любишь ее? — спросил граф.

— Да, — отвечал, не таясь, лорд Фаунтлерой, — я так думаю и думаю, что так оно и есть. Знаете, мистер Хоббс был мне друг, и Дик, и Мэри, и Бриджит с Майклом тоже были мне друзья, но Дорогая мне близкий друг, — и мы всегда все-все друг другу говорим. Папа мне велел о ней заботиться, и когда я вырасту, я буду работать и приносить ей деньги.

— А чем ты думаешь заняться? — поинтересовался граф. Маленький лорд опустился на ковер и сел, не выпуская из руки портрета. Казалось, он всерьез размышляет, прежде чем ответить на вопрос.

— Я раньше думал войти в дело с мистером Хоббсом, — произнес он наконец. — Но мне бы очень хотелось стать президентом.

— Мы тебя пошлем в Палату лордов, — сказал граф.

— Что ж, — произнес лорд Фаунтлерой, — если б я не сумел стать президентом, а Палата — заведение солидное, я не буду возражать. Торговать бакалеей порой бывает скучновато.

Возможно, он принялся взвешивать в уме свои шансы, но только тут он замолк и уставился в огонь.

Граф больше не произнес ни слова. Он откинулся в кресле и молча смотрел на мальчика. Странные мысли бродили в уме старого аристократа. Дугал растянулся перед камином и заснул, положив голову на свои тяжелые лапы. Воцарилось долгое молчание.

Спустя полчаса лакей распахнул дверь, и в библиотеку вошел мистер Хэвишем. В комнате царила тишина. Граф неподвижно сидел в кресле. Услышав шаги мистера Хэвишема, он обернулся и предостерегающе поднял руку — жест этот показался адвокату безотчетным, почти невольным. Дугал все еще спал, а рядом с огромным псом, положив кудрявую голову на руку, спал маленький лорд Фаунтлерой.

Глава шестая. ГРАФ И ЕГО ВНУК

Когда на следующее утро лорд Фаунтлерой проснулся (он даже не открыл глаз, когда накануне его перенесли в постель), он услышал потрескивание дров в камине и тихие голоса.

— Смотри, Доусон, ничего не говори ему об этом, — наставлял кто-то. — Он не знает, почему она не живет с ним вместе, и говорить ему об этом нельзя.

— Что ж, если милорд так распорядился, сударыня, — отвечал другой голос, — ничего, видно, не попишешь. Только если вы мне позволите сказать, сударыня, как есть между нами, слуги мы там или не слуги, а только это жестоко, вот что я вам скажу. Бедная вдова, такая красивая и такая молодая, и с собственной кровиночкой ее разлучили, а он такой красавчик и прирожденный джентльмен! Вчера вечером Джеймс и Томас, сударыня, на кухне говорили, что такого обращения, как у этого парнишки, они отродясь не видали. Да и другие господа из прислуги тоже говорят — уж до того приятный, и вежливый, и обходительный, ну, словно с лучшими своими друзьями за обедом сидит. А нрав-то просто ангельский, не то что у некоторых, уж вы меня простите, сударыня, порой так просто кровь в жилах леденеет, право слово! А личико-то, сударыня! Когда нас с Джеймсом в библиотеку позвали, чтоб его наверх отнести, Джеймс взял его на руки, а личико-то у него все раскраснелось, головка у Джеймса на плече, а волосы, до того блестящие, до того кудрявые, разметались, ну просто картинка, и только! И я вам вот что скажу: милорд это тоже заметил, потому как посмотрел на него и говорит Джеймсу: «Смотри не разбуди его!» Седрик пошевелился и открыл глаза.

Он увидел в комнате двух женщин. Комната была веселая, светлая, отделанная вощеным ситцем в цветах. В камине горел огонь, а в обвитые плющом окна струилось солнце. Женщины подошли к нему; в одной из них он узнал миссис Меллон, другая была полная женщина средних лет с добрым, приветливым лицом.

— Доброе утро, милорд, — произнесла миссис Меллон. — Хорошо ли вы спали?

Седрик протер глаза и улыбнулся.

— Доброе утро, — сказал он. — Я и не знал, что я здесь.

— Вас перенесли наверх, когда вы заснули, — объяснила домоправительница. — Это ваша спальная, а это Доусон, она будет за вами ухаживать.