Маленький оборвыш
Шрифт:
В глазах начальника блеснул гнев. Затем он спокойно обратился к надзирательнице.
– Что, этот мальчик в своем уме, миссис Браун? – спросил он.
– В своем, сэр, если у этого дерзкого негодяя есть ум, – отвечала надзирательница.
– Очень хорошо! – сказал начальник, вынимая карандаш и записную книжку. – Он ведь из той партии, которая уходит завтра? Какой его номер?
– Сто двадцать седьмой, сэр, – ответила надзирательница.
– Благодарю… Ну, номер сто двадцать седьмой, тебе придется вспомнить сегодняшний вечер.
И, взглянув на меня
Я был поражен. Я закрыл голову одеялом и долго не мог опомниться.
Неужели это правда? Я не смею выйти из работного дома, когда захочу! Я здесь пленник, завтра меня увезут в то ужасное место, о котором рассказывал Байльс, и там, конечно, сразу засадят в черную яму за дерзость начальнику!
Что мне делать? Как избавиться от ужасной участи, грозящей мне? Если бы даже мне удалось вырваться из работного дома, я не могу бежать в этом платье. Я должен сознаться, что не постыдился бы унести с собою одежду, данную мне работным домом, но одежда эта была какая-то странная: коротенькая курточка, штаны с лифчиком, доходящие только до колен, синие шерстяные чулки и башмаки с медными пряжками. Как я мог бежать в таком наряде? Всякий за версту узнал бы меня. А впрочем, от работного дома до Арок недалеко. Только бы мне добраться туда. Моулди и Рипетон, конечно, выручили бы меня. Но как улизнуть из работного дома?
Я долго не мог уснуть, раздумывая об этом. Наконец к составил план, очень рискованный, но другого я не мог придумать.
У нас в палате была одна добрая женщина – помощница сиделок, которая часто получала от кого-то письма. Звали ее Джен. Письма эти привратник оставлял у себя, а она обыкновенно или сама сходила вниз за ними, или посылала кого-нибудь из нас. За то, что привратник сберегал ее письма, она часто давала ему на табак. Я решился воспользоваться этим. Конечно, мне придется много лгать, но это пустяки. Стратфорд казался мне слишком страшным.
Наступило утро. Мы завтракали в половине восьмого, а письма приходили с восьмичасовою почтою.
Когда я проснулся, я начал колебаться, но за завтраком мальчики осыпали меня насмешками и все толковали о том, как мне зададут в Стратфорде. Это разрушило все мои колебания.
В четверть девятого я ухитрился, спрятав шапку в штаны, незаметно выбраться из палаты и спуститься с лестницы. Внизу шел длинный коридор до самого двора, на дальнем конце которого находились ворота.
Там сидел привратник. Окно больничной палаты выходило во двор, и я увидел, что Джен смотрит на меня и как будто удивляется, с какой стати я очутился во дворе в такое время. Я не обратил на нее внимания и храбро подошел к каморке привратника.
– Писем нет! – сказал он, увидев меня.
– Я знаю, – отвечал я, – но Джен просит, чтобы вы позволили мне сбегать за угол, купить ей почтовой бумаги. Она говорит…
– Вот выдумала! – сердито вскричал привратник. – Разве я могу позволить это? Скажи твоей Джен, что уж очень она зазналась: просить такие глупости!
С этими словами он взглянул вверх в окно, а в окно Джен делала ему самые отчаянные знаки.
– Ладно, нечего знаки делать! Если я пущу его, меня за это, пожалуй, прогонят со службы.
– Позвольте, – перебил я его поспешно, видя, как моя надежда исчезает. – Джен еще велела мне купить вам восьмушку табаку.
– Гм, это другое дело!.. – Он опять взглянул в окно больничной палаты, где все еще стояла Джен.
Она вся раскраснелась: верно, у нее мелькнуло подозрение, и она отчаянно мотала головой.
– Да только нечего вашей Джен задабривать меня табаком. Ну, давай деньги, а сам беги скорей, да смотри, не копайся, не то тебе достанется!
Дать ему деньги и бежать! Он меня отпускает, дорога открыта, и вдруг все дело должно погибнуть из-за того, что у меня нет каких-нибудь двух пенсов. Я прибегнул к новой лжи.
– У меня нет мелочи, – сказал я. – Джен велела мне купить вам табаку из тех денег, что дала мне на бумагу.
Я стал искать в кармане воображаемую серебряную монету.
– Ну, иди скорей! Чем тут стоять да болтать, ты бы уж и вернуться успел!
Он отодвинул засов маленькой калитки, и я был свободен! Мне хотелось тотчас же пуститься бежать, но я боялся, не подстерегает ли меня кто-нибудь, и потому сначала просто пошел скорым шагом.
Зато, дойдя до первого угла, я бросился бежать во весь дух.
Было пасмурное холодное утро, я чувствовал себя необыкновенно легким и бодрым. Местность была мне знакома; я знал самую близкую дорогу и минут через шесть добежал до того прохода на набережную, который вел вниз, в темные Арки.
XI
Я еще раз направляюсь к улице Тернмилл
Когда я повернул в проход к Аркам, на часах пробило девять.
Это заставило меня остановиться. Моулди и Рипстона не могло быть под Арками, они, наверно, давно уже на работе и не вернутся раньше сумерек.
Надобно провести весь день, не видавшись с ними. Это значительно уменьшило радость, которую я испытывал, вырвавшись так благополучно из работного дома. Я мог, конечно, разыскать своих друзей на базаре, но явиться туда в моем костюме было немыслимо. Я решился пробраться под Арки и там ждать их возвращения. Странно: то место, где стоял наш фургон, оказалось совсем не таким уютным, как я ожидал. Там было темно и жутко. Сырость пронизала меня до костей.
У одной из стен я увидел кучу какого-то тряпья и направился туда. Но, едва я подошел ближе, куча зашевелилась, и раздался скрипучий старческий голос:
– Чего ты здесь ищешь, мальчишка? Я думал, что хоть днем все уйдут и дадут мне умереть спокойно. Тяжело умирать на людях.
– Я не помешаю вам умирать, – вежливо сказал я. – Умирайте, пожалуйста. Я только ищу местечка, где бы укрыться от холода.
– Полезай в ящик, что стоит на тележке водовоза, – прохрипел мой новый знакомый. – Если бы меня еще носили ноги, я сам забрался бы туда и не стал бы надоедать людям глупыми разговорами.
Я осмотрелся и заметил тележку, на которой стоял большой ящик с отверстием наверху.