Маленький оборвыш
Шрифт:
Наконец совсем стемнело, лавочники начали зажигать огни, голод заставил замолкнуть мою совесть. Я решил еще раз обойти базар и ни за что не возвращаться с пустыми руками.
Две минуты спустя я бежал к Дрюри-Лейну с великолепным ананасом в кармане. Ананасы в то время были очень дороги. Я слышал, как лавочник, которому принадлежал ананас, похищенный мною, говорил покупателю, указывая на него и на полдюжину других: «Эти все по полгинее [4] штука, сэр». Такой цены мне конечно никто не даст; по правде сказать, если бы я не слышал
4
По пяти рублей.
Намучившись прошлую ночь, я чувствовал почти такую же потребность в хорошей постели, как и в еде.
Баджи Симмонс занимал комнату в квартире одного сапожника, пускавшего проходить к нему через свою мастерскую. Подойдя ближе, я с радостью заметил, что в мастерской сапожника светится огонь и над желтой занавеской окна виднеется его рука, продергивающая дратву. Сапожник хорошо знал меня, и потому я смело постучался. Он отворил мне дверь. Я сразу заметил, что он узнал меня, и меня удивило, что он говорит со мной точно с незнакомым.
– Что тебе нужно, мальчик? – спросил он.
– Да ничего, позвольте только пройти к Баджи.
– Баджи Симмонс не живет здесь. Да и тебе лучше убираться подальше, а то опять станет ходить сюда полиция. Я уже думал, что никого из вашей шайки не увижу.
– Куда же это переехал Баджи? – с беспокойством спросил я. – Пожалуйста, скажите, мне нужно его видеть.
– Никуда он не переехал, он просто в тюрьме, – отвечал сапожник, тревожно оглядываясь по сторонам. – Иди, иди прочь, – прибавил он, выталкивая меня за дверь. – За мной следят, смотрят, с кем я знакомство вожу, иди.
– Да вы посмотрите, может быть, и вы купите вместо Баджи, – просил я, начиная вытаскивать ананас из кармана, – я вам уступлю дешево, за шиллинг, за девять пенсов.
– Оставь, оставь, положи его назад! – закричал сапожник, дрожа от волнения и своими грязными руками втискивая ананас обратно в мой карман. – Уйди, говорят тебе!
Он бросился на меня с таким гневом, что я, испугавшись за свою жизнь, убежал со всех ног подальше от него.
Все было против меня! Кроме Баджи Симмонса, я не помнил адреса ни одного из знакомых мне покупщиков. Что мне теперь делать с этим противным ананасом? Лучше бы вместо него я стащил две – три груши или два-три апельсина. Я мог бы продать их прохожим, а с ананасом куда мне сунуться? Начни я его предлагать всем встречным, так, пожалуй, придется посидеть там же, где теперь Баджи Симмонс.
Что же мне делать? Остается одно: самому съесть ананас.
Я никогда не едал этого фрукта и теперь охотно променял бы его на добрый кусок черного хлеба, но мне не оставалось выбора.
Дойдя до Бедфорда, я остановился на площади, загроможденной разными экипажами и телегами, влез в одну телегу и, притаившись там, съел весь ананас до самого стержня. Последствия этого дорогого ужина оказались самые неприятные.
У меня так сильно разболелся живот, что я просто не мог шевельнуться. Я просидел в телеге до половины ночи, но тут руки и ноги мои до того разболелись от холода, что я должен был вылезть вон и хорошенько растереть их. К счастью, я заметил в углу площади кучу навоза, от которого валил густой пар. Я сейчас же побежал туда и очень удобно провел в теплом навозе все время до рассвета.
Как я жил следующий день, мне трудно рассказать. Помню только, что я без цели бродил по разным улицам. Вечером я заметил, что на одной стороне улицы собралась кучка народа. Я подошел ближе и увидел, что все слушают пение мальчика. Я также стал слушать. Песня была мне знакома, это была одна из ирландских песен, которым я выучился у миссис Берк.
Мальчик пел недурно, только голос его как-то совсем не подходил к смыслу слов. Однако пение его понравилось, и по окончании песни в шапку его посыпалось столько полупенсовых монет, что я в удивлении вытаращил глаза.
«Что, если бы и мне приняться за то же? – мелькнуло у меня в голове. – Ведь это во всяком случае честное средство добывать пропитание, это лучше и воровства и нищенства. Мне не много нужно: если хоть один из десяти, даже из двадцати прохожих даст мне полпенни, с меня и довольно!»
Я сделал несколько шагов, стараясь припомнить слова и мотив песни, затем остановился и запел.
Через минуту около меня остановился мальчик, потом старик и женщина, потом служанка с кружкой пива.
«Ну, эту послали за делом, – подумал я, увидев ее, – а она стоит и слушает, значит, недурно».
Это ободрило меня, и я стал петь с большей уверенностью.
Мало-помалу толпа вокруг меня все прибывала, и когда я кончил песню, ко мне протянулись три-четыре руки с мелкими медными монетами. Особенно сильное впечатление произвело мое пение на одного полупьяного ирландца.
– Вот песня, так песня! – вскричал он, крепко схватив меня за руку. – Этакое пение не всякий день удается услышать! А вы еще скупитесь своими медными деньгами, скаредные вы люди! Пропой еще раз, голубчик, а как кончишь, я сам пойду собирать для тебя.
– Пой, пой еще, мальчик! – закричало несколько голосов вокруг меня.
Я охотно повторил еще раз свою песню, и она, видимо, понравилась всем слушателям. По окончании ее ирландец обошел всех с шапкой в руках и вручил мне целую пригоршню медных монет. Только что я успел спрятать в карман свое богатство и начал потихоньку выбираться из толпы, как чья-то рука дотронулась до моего плеча, и я услышал женский голос:
– Как? Это ты, маленький Джимми? Бедный мальчик! Чем это ты вздумал заниматься!
Я боялся одной только женщины на всем свете, но это был не ее голос. Это был добрый, знакомый голос. Я поднял глаза и увидел Марту, племянницу моей знакомой прачки, миссис Уинкшип.
XIV
Старый друг угощает и одевает меня
После миссис Уинкшип не было на свете человека, которого я любил бы больше ее племянницы Марты.
Она была такая добродушная женщина, что все наши соседи любили ее. Это, однако, не мешало всем, и взрослым и детям, называть ее «кривой» и «одноглазой». У нее действительно не было одного глаза.