Мальформ
Шрифт:
Глава 3. Заблуждение
L' aberration
“Перед тем как отдаться какой-либо страсти, человек обычно на мгновение содрогается, как перед чуждой стихией, но едва он на это решится, как оказывается в положении пловца,…”
Иоганн Вольфганг Гёте
Мы
Игра. Все это игра и для Аксидеуса, и для Лжебога, и для Единой Формы. Но они заняли не то чтобы песочницу, а целый пляж. На нем много места, много песка, червяков, жуков и муравьев, есть вода, растения и все что только нужно для веселого времяпровождения. Но они слишком тщеславны и увлечены собой, чтобы подпустить тебя принять участие в их забавах. А тебе очень хочется.
Гусь свинье не товарищ. И теперь ты думаешь, кто ты – гусь или свинья. А кто они?
Тогда ты придумываешь свои правила, свою забаву. Помельче, с такими же гусями или свиньями, в зависимости от того, кем ты себя счел.
Тебе хочется величия. Его подобия, ведь ты не смог до конца уразуметь их замысел. Разрушения. Сотворения. Примерить на себя их роль – старших мальчишек, они обсуждают женские прелести, закрыв перед твоим носом дверь.
Все что тебе остается – подглядывать в замочную скважину и краем уха уловить несколько непонятных слов, смешивающихся с восторгом и диким хохотом, с таинственным шепотом и приглушенными возгласами, будто кто-то прикусил собственный кулак, чтобы все эти истерические вопли и пубертатное перевозбуждение не разлетелись по всему дому.
Ты ясно видишь их веселье и задор, но не понимаешь отчего те взялись, на какой почве произросли.
Ты уходишь, думая о том, что сам можешь устроить нечто подобное.
Гуси или свиньи уже ждут тебя. Настало время творить. Радоваться. Веселиться.
Но ты не увидел всего, да и не расслышал. А зачем? Ведь это иное. Твое. Собственное творение. Ты не будешь повторять их ошибок, их глупостей. Ты все сделаешь так, как надо. И у тебя все получится.
По образу и подобию своему ты лепишь создание из глины или из воска, а может даже из собственного или чужого мумиё. В попытке создать нечто – все способы хороши. Голем. Энвольт. Гомункул.
Можешь дать ему любое имя. Все тщетно. Ты не можешь создавать, но пока еще этого не осознаешь. Разрушаешь. Пробуешь заново. Даже не догадываясь, что тебе дан такой дар, какого они лишены. Ты можешь создавать жизнь, но ты ищешь легких путей.
Мальформы тоже на это способны, но и они нашли тот самый легкий путь. И вот он явился к тебе.
Вы друг друга стоите. И каждый обрел желаемое. Лепите один из одного нечто третье. И гуси, и свиньи одинаковы.
Уинтроп Ван'e смотрел на лик Единой Формы. Три сиамских близнеца – ренвуар, мальформ и их единение. Бог. Вера. Общее дело. Симбиоз. Форма. Единство. У него много названий, но цель одна. Это нить между нами. Зыбкая грань мира и гармонии. Понимания и принятия. Зеркала и смотрящего в него.
От мыслей о всяческих големах и божественных играх кружилась голова. Или этому виной та самая особая атмосфера в храме Формы.
Свечи, ладан, ряды скамей, разноцветный калейдоскоп витражного круглого окна под самым потолком, запах камфоры, дерева и книжной пыли, отголоски хорового пения, которое давно кончилось, но, казалось, все еще витает под сводами.
Какая-то непосильная тяжесть и невероятная легкость. Как они здесь соседствуют? Ах, да, это же Единство!
Очередная служба в храме Формы завершилась. Люди и мальформы покинули зал, а он так и остался сидеть тут.
– Уинтроп, – прошуршал подобно страницам тихий мужской голос где-то позади. – Нас вызывают. Пришло письмо от Милтонов.
– В Милтон Хаус? – спросил он, не обернувшись и глядя на свои туфли. – Из того самого дома, где все так повернуты на мальформах? Где мальформ есть у всех и каждого? У каждой завалящей помощницы кухонной работницы?
– Именно, – через минутную паузу прозвучал тот же голос, который отвлек Уинтропа от размышлений. – Почему ты так рассвирепел?
– Это не так. И ты это знаешь. Ты знаешь все. Это не из-за мальформов, а виной тому Милтоны… Не слишком жалую я подобные богатые дома и их причуды.
Ван'e наконец встал и посмотрел на другого себя, если так можно назвать мальформа. На свое преломленное отражение, на то, что вовсе не ненавидел, а любил всем своим существом. На голема, который слеплен не из глины, а из материала куда более тонкого и сложного – из потаенных уголков его разума.
– А почему ты не пошел со мной на службу?
– Чтобы ты побыл один.
– Но это не значит…
– Это не значит, что я должен следовать за тобой тенью, Уинтроп.
– Или я за тобой, – улыбнулся тот. – Так что же ты делал?
– Молился, как и ты, только в уединении. В саду.
– Хм, я не молился. Просто скучал без тебя, ожидая когда служба закончится. Мне не о чем просить, у меня есть все.
Перед ним стоял юноша. Он так походил на человека. На самого прекрасного из всех мужчин. Его ресницы вспорхнули, пыльца с них осыпалась. Сейчас на Уинтропа взирали огромные красно-желтые глаза, напоминающие узор на крыльях бабочек павлиноглазок. Они манили и пугали одновременно. Под красным плащом затаились крылья. Только это отличало Ио от нас, людей. Но Уинтроп бы и не желал, чтобы тот был человеком. Он любил его именно за это.
– Ио, а нам что за дело до Милтонов? Не будет ли лучше, если отец самолично почтит визитом столь благородное семейство?
Тот покачал головой, отчего чешуйки с его белоснежных волос и бровей полетели в разные стороны. Ио стоял в кругу пестрого света от витражного окна. А Ван'e показалось, будто того окружала вовсе не пыль, а сверкающие звезды.
– Взгляни сам, – Ио протянул ренвуару письмо.
“Дорогой профессор Ван'e, рады сообщить вам, что в Милтон Хаус появился новый ренвуар. Это наша прекрасная Эдит. Мы будем рады видеть вас в нашем доме. После выполнения ваших обязанностей с превеликим удовольствием и надеждой на ваше согласие приглашаем вас на праздничный ужин в честь сего знаменательного события.