Малиновка под колпаком

Свержин Владимир

– Э нет, как же я отпущу вас? Я же взял с поличным вашу шайку, и вы сопротивлялись людям шерифа.

– Я хорошо заплачу. Поверьте, я умею быть щедрым. Например, пятьдесят фунтов.

– Вы хотите меня купить? Меня? За пятьдесят фунтов?! – угрожающе прошипел лесничий.

– О нет, нет! Как бы я мог! Вы ослышались. Сто!

– Только за двести я могу забыть это оскорбление.

– Завтра же я предоставлю вам две сотни.

– Сегодня, или отправитесь на плаху. А кроме того, что делать с вашими людьми? Их опознают, под пыткой они непременно назовут ваше имя…

– Но как быть?! – обескураженно шептал вельможа.

– Полагаю,

еще две сотни уладят дело. Вы, конечно, можете выкупать их по отдельности, но так будет дороже. И помните, только из почтения к вашему роду я иду на это. И не грешите больше, ибо кто знает, как оно в другой раз обернется. Если когда-либо всплывет, что вы занимались разбоем в шайке Робин Гуда, вас непременно вздернут, сколько бы лет ни прошло с той поры.

– Но я же!..

– Тише, граф. Я объясню леди Мэриан, что вас срочно ждут при дворе.

Из угла послышалось отчетливое бульканье. Должно быть, рассказчик решил промочить горло, пересохшее от волнующего повествования.

– Надо сказать, джентльмены, граф слова не нарушил. Больше в Ноттингеме о нем слыхом не слыхивали. И не только о нем. Многие господа ничего лучшего придумать не могли, как отправиться на разбой к соседу, укрывши лицо под черным колпаком.

– А что же стало с навершием посоха святого Коломба? – поинтересовался менестрель, в уме, должно быть, уже слагающий первые строфы новой баллады.

– Как это, что? – Голос рассказчика звучал удивленно. – Неужели вы могли заподозрить в обмане святого человека, причетника из Компенхерста?! Следующим вечером, едва Мач пригнал в деревню стадо, они направились в аббатство Святой Девы Марии…

Брат привратник опасливо поглядел на приближающуюся к воротам парочку. Брат Тук слыл человеком необычным. Одному Святому Дунстану было ведомо, как он умудряется сохранять недюжинную силу и румяные щеки, ведя уединенную жизнь в крошечной часовне над ручьем, питаясь ради изнурения плоти кореньями и сушеными кузнечиками. Правда, иной раз до монастыря доходили слухи, что этот святой человек захаживает в кабак «Паломничество в Иерусалим», но лишь затем, чтоб помогать страждущим и нести слово божье алчущим просветления. А если надо, то и ткнуть погрязших в грехе выпивох носом в путь истинный. Многие после этих встреч задумывались о преимуществе праведных деяний. О чем же еще размышлять, лежа на койке под присмотром местного лекаря?

Рядом с плечистым монахом, несшим на увесистом посохе небольшой дорожный узелок, семенил дурачок Мач, внимающий, открыв рот, громогласным наставлениям спутника.

– Приветствую тебя, брат мой. Здоров ли отец настоятель?

– Твоими молитвами, брат мой.

– Стало быть, занемог, – покачал головой причетник из Компенхерста. – Экая беда. Но все же спроси у него, в силах ли он уделить толику драгоценного внимания этому юноше, принесшему бесценный дар вашей обители, наидостойнейшей во всей округе?

Глаза привратника зажглись интересом, который злые люди могли признать алчностью.

– Он что же, нашел… – зашептал монах.

– Не будем об этом, брат мой. Он лишь обрел то, что Господь дал ему обрести. Сообщи же отцу настоятелю благую весть.

Страж ворот кивнул и отослал ближайшего монаха сообщить аббату о посетителях.

– Что же это, если не секрет, – сгорая от любопытства и нетерпения, спросил брат привратник, переводя взгляд с круглого румяного лица брата Тука на тощую большеглазую

физиономию нескладного Мача.

– А это – навершие посоха святого Коломба! Правда, здорово? – тут же затараторил сын мельника. – Оно мне вчера жизнь спасло! Я себе думал оставить. Красивое. И, того, от него на душе так светло. Ну, будто только-только из купальни, и новую рубаху надел. – Пастушок расплылся в улыбке и на мгновение задумался. – Да не простую, а шелковую, как у господ! – Деревенский простачок глянул на монаха. – Да вот, брат Тук говорит, негоже такую вещь при себе держать. – Он с надеждой глянул на привратника. – А может, все-таки можно? Я тогда пойду себе. На что мне отца настоятеля лишний раз тревожить, а? Он еще в тот раз на меня за что-то разгневался. А я что? Я ж только рассказал, как овечку искал. Сам же спросил! А она мне голос подавала, из пещеры так: «бе-е»…

– Да, я знаю, сын мой, знаю, – поспешил остановить его нервно вздрогнувший страж. – На то воля божья, чтобы человек разговаривал людским языком, а овцы блеяли. Не уподобляйся же неразумному животному.

– Это как же так, моя овечка – и неразумная?! – возмутился Мач. – Другая, поди, молчала бы. А моя так сразу: «бе-е». И я ее нашел!

– Все же не стоит оглашать дом божий столь непристойными для человека звуками.

– А, ну это да, это конечно, – закивал пастушонок. – А хотите, я в другой раз саму овечку приведу? Ей-то, поди, можно, она ж не человек. Она такая милая, кудрявая, ну точно ангелочки у вас. И голосок такой нежный, как она выводит: «бе-е». Заслушаться можно! Так я, стало быть, вдругорядь приведу? – Мач явно был доволен внезапно посетившей его идеей.

– Ни в коем случае! – Привратник едва удержался от неподобающей лицу духовному гневливости.

Кто знает, как долго ему бы это удавалось, но тут явилось спасение в лице служки, пригласившего гостей к его преподобию.

– Пойдем, сын мой, – сказал брат Тук и направился внутрь, подталкивая впереди себя вошедшего в раж пастуха. – Ты ступай, порадуй отца настоятеля своей находкой, а я пока наведаюсь в храм, помолюсь Святой Деве за твою душу грешную.

В соборе было пусто. Клирики, привлеченные сообщением о чудесном обретении святыни, устремились к апартаментам отца настоятеля, чтобы хоть одним глазком увидеть ее и услышать хоть краем уха рассказ о невероятной, чудодейственной находке деревенского пастушка. Наиболее наивные предвкушали, какая благодать снизойдет теперь на обитель. Иные же, более практичные, в уме считали барыши, которые должен будет принести наплыв паломников.

И потому храм был пуст, если не считать отрока из Ноттингемского замка, частенько бывающего здесь, дабы преклонить колени пред образом Святой Девы. Завидев вошедшего отца Тука, он, ни слова не говоря, скользнул к выходу и затаился там, наблюдая за двором. Причетник же, благословив его по пути, быстрым шагом прошел в ризницу и вскоре вернулся, но уже без узелка.

– Отец мой, – остановил его паренек, когда причетник из Компенхерста покидал храм, – но ведь мы совершаем грех.

– Сын мой, – брат Тук положил тяжелую ладонь на плечо юнца, – то, что ты именуешь грехом, является таковым лишь для тех, кто именно так его видит. А видят его так, поскольку таково их желание или же предел разумения. И если второе заставляет пожалеть скудоумцев, то первое само по себе греховно. Тот, кто видит зло во всем, что его окружает, имеет прямую склонность ко злу.