Малиновский. Солдат Отчизны
Шрифт:
Через полгода после поездки во Францию на столе, рядом с шахматной коробочкой, неизменным французским томом Флобера и толковым словарём — Большим Ларуссом, появились блокнот с перечнем действующих лиц и толстая тетрадь. С этих пор закладка в томе Флобера почти не перемещалась, а шахматная коробочка раскрывалась всё реже. Рядом с тетрадью вскоре появились две подробные карты — Восточной Европы и Франции, курвиметр и стопка менявшихся книг по истории Первой мировой войны из Ленинской библиотеки. Если они не разрешали сомнений или возбуждали новые, в отдельной тетрадке с надписью на обложке «Проверить» он записывал в нескольких словах суть и помечал: «У историков (таких-то,
Году в 62-м у нас в доме побывал удивительный гость — товарищ отца по экспедиционному корпусу, диковинный человек, очень уж не похожий на всех когда-либо виденных и потому запомнившийся. Высокий, сухощавый, лысый старик (он показался мне много старше папы) в чёрной паре с чёрным галстуком — бабочкой необыкновенных размеров — как бант у первоклассницы. Изъяснялся он каким-то полупонятным старинным слогом, вставляя французские слова и подчёркнуто грассируя. Не знаю, о чём они с папой проговорили всё воскресенье, но, судя по сердечному прощанию и прекрасному настроению обоих, беседа была крайне занимательной. Жаль, конечно, что я тогда не расспросила папу об этом человеке, похожем не то на члена Государственной Думы (такое у меня в ту пору было о них представление), не то на провинциального трагика. Не знаю, как сложилась его судьба после возвращения из Франции, не знаю даже имени. Запомнились пустяки — бант и проповедь вегетарианства за обедом.
Папа никогда не говорил о книге. Если спрашивали, отмалчивался, но иногда, как бы вне связи со своей работой, рассказывал какой-нибудь уже написанный или только обдумываемый эпизод. Но бывало это не часто.
В последнюю поездку в Одессу летом 66-го, словно прощаясь, папа обошёл все с детства памятные места. Показал маме дом купца Припускова, улицу и дом, где жила семья дяди Миши, закоулки Одессы-Товарной, Аркадиевку и гавань. Миновали они только площадь, на которой по правилу о дважды героях стоит папин бюст работы Вучетича.
— Посмотрим? — предложила мама, когда оставалось только свернуть за угол.
— Иди одна, если хочешь.
И, думаю, дело не в том, нравилось ему или нет сделанное Вучетичем. Не стоять же и в самом деле перед собственным бронзовым изваянием.
Зашли они в тот день и к сыну дяди Миши, папиному двоюродному брату Вадиму Михайловичу Данилову, вспомнили первую после детства и последнюю встречу отца с дядей Мишей в день освобождения Одессы, 10 апреля 1944 года. О ней мне рассказывал очевидец — Анатолий Иннокентьевич Феденев, в ту пору офицер для особых поручений при командующем фронтом:
«Родион Яковлевич объяснил шофёру, как ехать, и мы сразу нашли тот дом на окраине Одессы. Вышли, собрался народ. Я хотел было спросить о Данилове, но Родион Яковлевич уже шагнул к стоящему поодаль старику: «Не узнаешь меня, дядя Миша?» Михаил Александрович, хоть и знал об удивительной судьбе двоюродного племянника, всё же никак не мог поверить, что стоящий перед ним боевой генерал и есть тот самый «бедный родственник», мальчишка на побегушках».
И всё-таки, почему не мемуары? И почему не о главном — не о Второй мировой? Этими вопросами задавались все знавшие, о чём пишет папа, а их было немного. Человек вообще замкнутый, он не делился замыслами, не спрашивал совета и не вдавался в объяснения. Если бы успел довести работу до конца, наверное, объяснил бы, почему ему естественнее было писать о себе как о другом человеке. Не кончив, говорить бы не стал, считая пустыми рассуждения о том, что не сделано.
Думаю, ему нужна была дистанция между им самим и героем и обусловленные ею свобода и отстранённость, но, кроме того, мне кажется, этот взгляд на свою судьбу, как на чужую, отвечал его замыслу — исследовать, как складывается человек, как он становится собой; понять, что
Естественно предположить, что с той же обстоятельностью, так же документированно и неторопливо папа принялся бы за «набросок» второй части. Уже лежали на столе новые карты и большая стопка редких изданий — книг о гражданской войне из спецхрана Ленинки. Они не пригодились. Осенью 1966 года папа отдал на машинку законченное — первую часть, но работать над книгой дальше и даже просто вычитать рукопись ему уже не пришлось.
Ни единого дня папа не был в отставке, ни дня не располагал собой, а ведь случись отставка или опала, ему бы не пришлось искать себе занятие: у него была книга — призвание и долг. Он торопился к своим тетрадям каждый вечер, забросив и шахматные задачи, и французских афористов, и даже рыбалку. А в ящике стола ждала своего часа особая папка с документами времён Второй мировой. Он откладывал их ещё тогда — на каждом листе под грифом «Секретно» надписано: «NB! В мою особую папку». И книга о Второй мировой была бы написана — если б только жизнь длилась...
Недавно, уже после папиного столетия, его адъютант Всеволод Николаевич Васильев рассказал мне, что видел и даже читал папину тетрадь с заметками о первых месяцах войны. Его поразила эта рукопись: «Я сам фронтовик и могу сказать, что ни до, ни после не читал ничего столь же правдивого. А в начале 66-го, — рассказывает Всеволод Николаевич, — Родион Яковлевич, словно продолжая разговор с самим собой, сказал: «Ещё год дослужу и уйду — пора мне исполнять долг перед войной». Речь шла о Второй мировой.
Слишком поздно узнала я о существовании этой тетрадки, когда спрашивать, отчего её не отдали нам после папиной смерти и куда она подевались из служебного кабинета, было бессмысленно, а теперь и не у кого. И даже если папа принёс тетрадку домой, вряд ли она бы сохранилась. Ещё до похорон к нам пришли люди в штатском снимать аппараты правительственной связи — вертушку и кремлёвку. Они же вынули из его стола и забрали все бумаги, а заодно и «рассылаемые по специальному списку» книги из папиного шкафа. Две или три, лежавшие у меня в комнате, — Гароди, «По ком звонит колокол» — так и остались, но кто же знал, что отцовские бумаги надо было просто переложить...
Наталья Малиновская 15
1984, 1999
ОБ АВТОРЕ
МАРЧЕНКО Анатолий Тимофеевич родился в 1922 году, в городе Майкоп Краснодарского края. Окончил филологический факультет Калининградского Государственного университета. Участник Великой Отечественной войны. Награждён орденами Отечественной войны II степени, Красной Звезды, «За службу Родине в Вооружённых Силах СССР», медалями «За победу над Германией», «За отличие в охране Государственной границы СССР» и другими. Многие годы работал главным редактором журнала «Пограничник». Член Союза писателей с 1973 года. Лауреат литературной премии имени Александра Фадеева, литературных премий Министерства обороны СССР, КГБ СССР и Федеральной пограничной службы — «Золотой венец границы». Автор романов «Третьего не дано» (издавался в Венгрии и Чехословакии», экранизирован под названием «Бой на перекрёстке»), «Звездочёты» (экранизирован в одноимённом телефильме»), «Возвращение», «Диктатор», «Звезда Тухачевского», «За Россию — до конца», повестей «Юность уходит в бой», «Дозорной тропой» и др.