Малиновые облака
Шрифт:
— Один, два, три, четыре… восемь… одиннадцать, — вслух считал лейтенант вражеские танки.
— Двадцать… двадцать три… — в такт ему, как давеча звезды, машинально считала Марина и плотнее прижималась к боку матери.
— Кому приказано лежать? — грозно крикнул лейтенант, увидев поднявшуюся на колени Тачану.
— Лейтенант, слышь-ка, дай мне одну гранату! Научи, что с ней делать, а бросить я брошу. Не умирать же, не повидав Ведота…
— Лежать! — еще яростнее гаркнул лейтенант, и в то же мгновение ослепительно яркий свет резанул по глазам, далеко высветил
— А-а-а! — закричал Киселёв, перемахнул через край оврага и, запинаясь, побежал.
— Куда! Вернитесь! — попробовал остановить его лейтенант.
Но Киселев не слышал, бежал и бежал, размахивая руками.
Вспыхнул второй, третий прожектор. Перекрещиваясь, лучи зашарили по степи и вскоре все сошлись на одиноко маячившей фигуре. С ближнего танка ударил пулемет. Было видно, как Киселев еще какое-то время подранком метался по ковылям, а потом рухнул на землю…
— Заметили, гады! — проскрипел зубами лейтенант. — Сейчас сложнее…
Он локтями примял траву, приготовил гранаты, поудобнее взял автомат. Женщинам приказал:
— А бы — живо по оврагу! Чем дальше — тем лучше! Кому говорю! — заорал он совсем по-мужицки и сильно толкнул Марину.
— Дай гранату-то, у тебя ведь две! — все еще требовала Тачана, неохотно, последней отползая от лейтенанта.
Не успели женщины отползти и десятка метров, как по тому месту, где остался лейтенант, снова ударил пулемет. Пули с сухим звоном защелкали по брустверу. Ответно застрочил из автомата лейтенант. Но вдруг автомат замолк, и в свете прожекторов Марина увидела, как лейтенант медленно завалился на бок…
Спазмы перехватили дыхание, и Марина безголосо закричала:
— Убили, убили нашего лейтенанта!
Опять прожекторы резанули по глазам, и опять над степью рассыпалась пулеметная очередь. В стороне заржали кони, послышались торопливые одиночные выстрелы, должно быть, наших бойцов.
Тачана рванулась было к убитому лейтенанту, но в это мгновение перед женщинами возник пожилой солдат, закричал:
— Быстрее вниз, быстрее! Успеем уйти!
— Нет, я не уйду! Дай мне гранату! — противилась Тачана, но пожилой солдат решительно потянул ее за собой.
Женщины спустились вслед за пожилым солдатом ниже по оврагу и уже через пять минут, пока вновь не вспыхнули прожекторы и с новой силой не взревели моторы танков, были в безопасном месте, в стороне от боя.
— Сидите здесь — и никуда! — строго проговорил пожилой солдат, а когда Тачана снова попросила у него гранату, сердито добавил: — Теперь не понадобится, — и, неожиданно улыбнувшись, качнул головой: — Ну и девка! Откуда же родом?
И, не дожидаясь ответа, скрылся в темноте.
Женщины, прижавшись друг к другу, сидели молча и прислушивались к утихающему гулу, и им уже не верилось, что всего несколько минут назад они пережили такое, что никогда ими не забудется.
— Вернемся, бабоньки, домой, расскажем, какая она, вой-на-то, — первой подала голос Ануш. — Всем расскажем.
— А я на фронт попрошусь! Я не отступлю! — решительно проговорила Тачана.
Только сейчас Марина заметила, как по широкому некрасивому лицу Тачаны текли крупные слезы, и она не выдержала, ткнулась лицом в теплую грудь матери.
КОГДА ПОЕТ ЖАВОРОНОК
Перевод А. Кончица
1
Григорий Якимович проснулся давно, но долго лежал не шевелясь, превозмогая боль, чтобы не разбудить жену. Он смотрел на темный потолок, и сердце билось у него неровно и быстро, словно собиралось выскочить из груди, где ему вдруг стало тесно и нехорошо. Но Григорий Якимович чувствовал, что, кроме сердца, у него болит еще что-то, и от этой другой боли оно никак не может успокоиться.
Стараясь не обращать внимания на боль, Григорий Якимович стащил с себя одеяло, стал босыми ногами на прохладный пол, правой рукой пощупал свою грудь, потом этой же рукою включил свет.
— Опять? — спросила жена, оторвав голову от подушки.
Григорий Якимович ничего не ответил, пошел на кухню, принес стакан кипяченой воды, с маленького стола взял нужное ему лекарство и запил водой. Снова сел на койку, придержал дыхание и поднял голову, как человек, которому на Бремя удалось пронзать свою болезнь.
— Может, вызвать врача?
Григорий Якимобич и на этот раз не ответил жене, только тяжело вздохнул.
— В больнице тебе было бы лучше.
— Теперь мне никакая больница не поможет, — тихо сказал он. — Не могу даже определить, где и что болит. Наверно, снова к перемене погоды.
2
Надежда Петровна хорошо знала, что болит у мужа: душа у него болит, жить спокойно не дает. Сначала она тоже считала, что во всем виновато сердце да разные ранения. У старых людей к непогоде всегда что-нибудь болит, особенно незажившие раны дают о себе знать.
Но после войны муж ее лет двадцать жил спокойно, не жалуясь ни на раны, ни на сердце, хотя то и другое изредка напоминало ему о том, что он уже не вполне здоровый человек.
Потом вот началось это: Григорий Якимович затосковал о чем-то потихоньку, молча, сжигая, как каленым железом, свое нутро.
Откуда взялась эта напасть и почему, Надежда Петровна догадывалась, но вслух свою мысль не высказывала, все думала: авось успокоится, забудет или сам выложит, откроет ей свою рану души. Но Григорий Якимович молчал. Тогда она поняла, что ей самой надо постараться вылечить недуг мужа, сказать ему, что все понимает, обо всем догадывается и хочет ему помочь…
Кончилась война, солдаты стали возвращаться домой, теперь уже с запада на восток — эшелон за эшелоном, с песнями и плясками.
В деревнях и маленьких починках встречали их те, которые когда-то лежали в зыбках, и те, которые не могли ходить — старики и безногие солдаты, списанные вчистую за время этой войны.