Малиновые облака
Шрифт:
— Ты видел, что на въезде написано?
— Это чего же там написано, интересно знать? — нарочито ласково спрашивает Миколай. Но Роман Юрьевич подвоха не чувствует.
— «Грязному транспорту въезд запрещен». Вот так!
— Да плевать мне на вашу писанину! Понял?! Вот так! — и Миколай смачно, с удовольствием плюнул.
— Ты что? Лишнего выпил, Миколай?
Роман Юрьевич испуганно попятился. А Миколай наступает:
— Да, выпил! Лишнего! Вот так нахлебался! По самое горло! Мне можно — тебе нельзя. Смотрите, люди, какой он
Председатель готов убежать: и зачем связался с таким?
— Вот тебе! — и тракторист наступил своим грязным сапожищем на председателев ботинок. — Это чтоб ты знал, какова она, грязь наша. Чтоб на своей шкуре почувствовал, как нам живется! Давай еще одолжу? Завтра вернешь. Не все мне одному таскать…
Увидев совершенно белое лицо председателя, Миколай заразительно захохотал, хватаясь за живот.
— Хулиган! Алкоголик! — Роман Юрьевич почти бежал, часто оглядываясь и размахивая руками. — Завтра поговорим. Завтра ты у меня запоешь по-другому…
— Поговорим, поговорим. Нач-чальнички… Только о себе и думаете!
И он сердито, рывком вскочил в кабину.
* * *
— A-а, Николай Семенович, — директор совхоза само радушие, но уводит взгляд в сторону. — Я уж думал, что ты не приедешь. Думал, не передали тебе…
— Передали. Как не приехать, если вызывают…
— Устал, чай? Такая погода, такая погода… Каждый день дожди. Как думаешь, успеем выкопать картошку?
С Миколая течет, и он старается поменьше переступать сапогами, чтоб не натрясти еще грязи. В кабинете тепло, и потому, наверное, Миколая передергивает временами, бросает в дрожь.
— По какому делу вызывали, Андрей Григорьевич? Грязный я…
— Да, да… Видишь ли, какие дела… Ты ведь Никанорыча знаешь? Вместе работаете, как не знать. Хороший тракторист… Да и ты хороший, конечно… Только ты посуди: человек больше года мотается по квартирам, семья немалая. Опять же, приезжий, ни родных здесь, ни близких… И потом, я давно ему обещал, когда он переезжал к нам из Мари-Турекского района. Вот… А у тебя все-таки свой дом, какая-никакая, а крыша над головой. Не подождешь ли еще годик? А?
— Так сколько уж лет жду… И каждый год обещаете…
— Что поделаешь? Нехватка кадров. Такая, понимаешь, проблема… В прошлом году взяли со стороны инженера, двух механизаторов. А без жилья кто пойдет? Такая вот ситуация. Сейчас вот слесаря ждем, сантехника тоже нужно. И механизаторы вот так нужны! — директор провел ребром ладони по горлу.
— А я-то что, не механизатор? Не сторож, чай, не конюх… — с перехваченным горлом выдавил Миколай, а в голове одна мысль: <Так и знал, так и знал, что не дадут… О, господи, что же мне делать?..»
— Ты-то ведь свой. Ты понимать должен. Подожди чуток, Николай Семенович. Мы же каждый год строим. На будущий год точно получишь. Два коттеджа двухквартирных уже заложили. Слово даю, получишь! Так что…
— Ладно, ладно, подожду… Я терпеливый. Нервы у меня крепкие! — он хотел добавить: «Не то что ваше слово», но почувствовал вдруг, как взыграло что-то внутри, напряглось, вот-вот взорвется. И стиснул зубы так, что скулы зашлись, закаменели. Повернулся, чтоб не сорваться, и с силой хлопнул дверью, аж графин подскочил на директорском столе.
«Вот и поговорили, нечего сказать… И зачем я сюда мчался? Чтоб услышать эти обидные слова? Знал ведь…» — прыгали в голове мысли. А сам он, не разбирая дороги, мчался в сторону Пуяла. Глянешь со стороны — ужаснешься: не в ад ли прямиком летит этот сумасшедший?!
— Знал ведь, знал, — беспрестанно бормотал он.
И наплевать ему на ямы, наплевать, что грязная вода фонтаном хлещет в лобовое стекло, в открывшуюся дверцу кабины. Не замечает, что вновь пошел дождь, не сообразит закрыть дверцу, чтоб не выпасть и не покалечиться.
— Знал ведь, знал…
В овраге он опять увяз. На сей раз основательно. Ни взад, ни вперед. Выскочил из кабины. Жижа заливается в сапоги, а он не чует, пинает в остервенении тракторные колеса, размазывает по лицу брызжущую после каждого пинка грязь.
— Двадцать лет работал. А что хорошего видел? У-у, керемет! Всю жизнь на тебя потратил, железка чертова! Квартиру пожалели… Приезжим есть — своим нету! Разве я не такой же тракторист? Разве я просто скотина рабочая? Не-ет! Я — свой! Свой я! Хуже скотины! Ее хоть жалеют… У-у, чертоломила железная! Зачем ты мне? Стой вот здесь, жди другого — хорошего! Чтоб ты сгнил! Чтоб сегодня же ржавчина тебя съела… Ы-ых!..
Скрежеща от бессилия зубами, ругаясь последними словами, Миколай метался около трактора, боясь, что сделает сейчас что-нибудь плохое себе или машине. Потому, пнув в последний раз тугие, залитые глиной скаты, полез на четвереньках по крутому склону наверх. Что-то гонит его отсюда, несет прочь от тарахтящего двигателем в темной низине трактора, дорогого ему и одновременно ненавистного. И бежит он к своей деревеньке, которая уже чернеет на темно-фиолетовом небосклоне за недалеким косогором. Падает на колени на хватающей намертво за сапоги свежей пахоте, зализанной дождями. С усилием выкарабкивается, помогая себе руками и не замечая грязи. И далеко по мертвому пространству разносится его жуткая, похожая на вой и рычание ругань.
— Что же это происходит? Куда мы идем? Что с нами? Почему нет никакой жалости друг к другу? Квартиру пожалели… Своим — нет, чужим — всегда пожалуйста. Так мы же… Мы же все свои… Все советские… О господи! Помоги мне понять это! Есть ли ты там, так твою так! Тогда сам буду богом… Сам рассужу, сам все на место поставлю!
Чавкая грязью, он бежит обратно к трактору. Таскает под колеса солому из скирды, хворост, куски трухлявого бревна. Стаскивает с себя тяжелую, насквозь мокрую фуфайку и тоже сует под колеса.