Малое собрание сочинений
Шрифт:
Станичный атаман атаманской насекой стукнул:
– Коли не напуженный – еще подбавить!..
После подбавления Александр не разговаривал. На руках его отнесли домой, но прозвище Четвертый осталось за ним до самой смерти.
Пришел Петька к Александру Четвертому перед вечером. В хате пусто. В сенцах муругая коза гложет капустные кочерыжки. По двору прошел к гуменным воротцам – открыты настежь. Из клуни простуженный голосок деда:
– Сюда иди, паренек!
Подошел Петька, поздоровался, а дед и не смотрит. Из камня мастерит молотилку, рубцы выбивает,
«К чему хозяйствуют-то, в зиму глядя?» – подумал Петька, а дед стукнул последний раз молотком, сказал, не глядя на Петьку:
– Хотим оставить старухе все хозяйство в справности. Она у меня бедовая, чуть что – крику не оберешься! Может, кинул бы свою справу как есть, но опасаюсь, что нареканиев много будет. Ушли такие-сякие, скажет, а дома хоть и травушка не расти!..
Смеются у деда глаза. Встал, похлопал Петьку по шее, сказал Якову:
– Кончай базар, Яша! Давай вот с постоваловым сынком потолкуем насчет иного-прочего.
Выплюнул Яков изо рта на ладонь мелкие гвоздочки, которыми жесть на веялке прибивал, подошел к Петьке, губы в улыбку растягивая:
– Здорово, красненький!
– Здравствуй, Яков Александрович!
– Ну как, надумал с нами уходить?
– Я вчера деду Александру сказал, что пойду.
– Этого мало… Можно с дурной головой собраться в ночь, и прощай станица! А надо памятку по себе какую-нибудь оставить. Оченно мы много добра от хуторных видели! Батю секли, меня за то, что на фронт не согласился идтить, вовсе до смерти избили, твово родителя… Эх, да что и гутарить!
Нагнулся Яков к Петьке совсем близко, забурчал, ворочая нависшими круглыми бровями:
– Про то знаешь ты, парнище, что они, кадеты то есть, артиллерийский склад устроили в станичных конюшнях? Видал, как туда тянули снаряды и прочее?
– Видал.
– А к примеру, ежели их поджечь, что оно получится?
Дед Александр толкнул Петьку локтем в бок, улыбнулся:
– Жу-уть!..
– Вот папаша мой рассуждает: жуть, говорит, и прочее, а я по-иному могу располагать. Красненькие под Щегольским участком находются?
– Крутенький хутор вчерась заняли, – сказал Петька.
– Ну вот, а ежели, к тому говорится, сделать тут взрыв и лишить казачков харчевого припасу, а также и военного, то они будут отступать без огляду до самого Донца! Во!..
Дед Александр разгладил бороду и сказал:
– Завтра, как толечко начнет смеркаться, приходи к нам на это самое место… Тут нас подождешь. Прихвати с собой, что требуется в дорогу, а за харч не беспокойся, мы свово приготовим.
Пошел Петька к гуменным воротцам, но дед вернул его:
– Не иди через двор, на улице люди шалаются. Валяй через плетень, степью… Опаска, она завсегда нужна!
Перелез Петька через плетень, канаву, задернутую пятнистым ледком, перемахнул и мимо станичных гумен, мимо седых от инея, нахмуренных скирдов зашагал к дому.
Ночью с востока подул ветер, повалил густой мокрый снег. Темнота прижухла в каждом дворе, в каждом переулке. Кутаясь в отцовский зипун, вышел Петька на улицу, постоял возле калитки, прислушался, как над речкой гудят вербы, сгибаясь под тяжестью навалившегося ветра, и медленно зашагал по улице ко двору Александра Четвертого. От амбара, из темноты, голос:
– Это ты, Петро?
– Я.
– Иди сюда, левей держи, а то тут бороны стоят. – Подошел Петька, у амбара дед Александр с Яковом возятся.
Собрались. Дед перекрестился, вздохнул и зашагал к воротам.
Дошли до церкви. Яков, сипло покашливая, прошептал:
– Петруха, ты, голубь мой ясный, неприметнее и ловчее нас… тебя не заметют… Ползи ты через площадь к складам. Видал, где ящики из-под патронов вблизи стены сложенные?
– Видал.
– Н'a тебе трут и кресало, а это конопли, в керосине смоченные… Подползешь, зипуном укройся и высекай огонь. Как конопли загорятся, клади промеж ящиков и гайда… к нам. Ну, трогай. Да не робей! Мы тебя тут ждать будем.
Дед и Яков присели около ограды, а Петька, припадая животом к земле, обросшей лохматым пушистым инеем, пополз к складам.
Петькин зипунишко прощупывает ветер, холодок горячими струйками ползет по спине, колет ноги. Руки стынут от земли, скованной морозом. Ощупью добрался до склада. Шагах в пятнадцати красным угольком маячит цигарка часового. Под тесовой крышей сарая воет ветер, хлопает оторванная доска. Оттуда, где рдеет уголек цигарки, ветер доносит глухие голоса.
Присел Петька на корточки, закутался с головой в зипун. В руке дрожит кресало, из пальцев иззябших выскакивает трут.
Черк!.. Черк!.. Еле слышно черкает сталь кресала о края кремня, а Петьке кажется, что стук слышен по всей площади, и ужас липкой гадюкой перевивает горло. В намокших пальцах отсырел трут, не горит… Еще и еще удар, задымилась багряная искорка, и светло и нагло пыхнул пук конопли. Дрожащей рукой сунул под ящики, мгновенно уловил запах паленого дерева и, приподнимаясь на ноги, услышал топот ног, глухие, стрянущие в темноте голоса:
– Ей-богу, огонь! А-а-а, гляди!!!
Опомнившись, рванулся Петька в настороженную темь, вслед ему грохнули выстрелы, две пули протянули над головой полоски тягучего свиста, третья брунжанием забороздила темноту где-то далеко вправо. Почти добежал до ограды. Позади надсадно кричали:
– По-жа-ар!.. По-жа-ар!.. – Стукали выстрелы.
«Только бы до угла добежать!» – трепыхается мысль в голове у Петьки.
Напряг все силы, бежит. Колючий звон режет уши. «Только бы до ограды!..»
Горячей болью захлестнуло ногу, ковыляя, пробежал несколько шагов, ниже колена по ноге ползет теплая мокреть… Упал Петька, через секунду вскочил, попрыгал на четвереньках, путаясь в полах зипуна.
Долго сидели дед с Яковом. Ветер турсучил в ограде привязанную к большому колоколу веревку и, раскачивая языки у маленьких колоколов, разноголосо и тихо вызванивал.