Маловероятно
Шрифт:
Мал с горечью смеется:
— Очень я сомневаюсь, что тебе будут рады.
Ой. Он снова придурок.
— Кто это? — деланно равнодушно спрашиваю я, однако мой голос нервно прерывается на полуслове.
— Рори, дорогая, я не шучу.
— Мал, тебе нельзя выходить из дома. Только если к врачу, но в таком случае за руль сяду я.
С той стороны двери молчание. В первую минуту я полагаю, что он обдумывает мое предложение. Во вторую подозреваю, что он потерял сознание. Я нерешительно открываю
Нахмурившись, выхожу из комнаты.
— Мал?
Бегу в гостиную. Входная дверь слегка приоткрыта. Нет, он же не...
Ключи у меня в руке, идет сильный дождь — вряд ли он только что ушел. Мечу взгляд в сторону барной стойки. Торта нет. Подарочного пакета тоже.
Господи.
Прямо в пижаме я запрыгиваю в машину и отъезжаю от дома. Вижу, как с тортом, завернутым в пластиковый пакет, Мал идет по обочине. Он промок до нитки. Я замедляю скорость и опускаю окно.
— Мал! — ору я.
С волос на лицо ему стекает вода. Брови решительно нахмурены. А еще он неестественно синего цвета.
— Садись в машину! Отвезу тебя, куда пожелаешь.
— Нет, спасибо.
— Мал!
— Рори, возвращайся домой.
— Пожалуйста. Я не знала...
— Домой. — Он останавливается, поворачивается и решительно на меня смотрит.
Категоричность, с которой Мал произносит это слово, ранит в самое сердце. Куда бы он ни направился, мне там действительно не рады.
— Тебе со мной нельзя, а я пойду, чего бы это ни стоило. Поэтому все, что тебе остается, это ждать меня дома. Только зря тратишь мое время. Пока я, стоя под проливным дождем, уговариваю тебя не идти за мной — это целая минута, когда я реально стою под дождем, и мне становится только хуже. Понимаешь, к чему я клоню?
Почему он такой суровый? Такой грустный? Такой… злой? Вчера он вел себя совсем иначе, и я ни капли не верю, что виной тому разыгравшаяся с утра простуда.
Но из-за утренних событий я в замешательстве, в ярости и немного в отчаянии, поэтому укоризненно тыкаю в Мала пальцем.
— Иди, но я вызову тебе такси. И советую к часу вернуться домой, или, клянусь Богом, я найду номера телефонов твоей мамы и деда и позвоню им.
Я вжимаю ногу в педаль и уезжаю, оставив Мала с сырым тортом, подарочным пакетом и этой натянутой между нами невидимой нитью, за которую он дергает всякий раз, когда я веду себя не так, как ему хочется.
Я бы оставила Малу и машину, но он не в состоянии ее вести. Боюсь, что отключится прямо за рулем.
На следующем же светофоре я звоню в таксопарк на окраине Толки и настойчиво прошу их подобрать Мала там, где я его оставила. Говорю, что закину им сотню евро, если они выполнят мой заказ за пять минут. Потом продолжаю путь в центр и паркуюсь у газетного киоска, дрожа от унижения, причину которого не могу понять.
Честно говоря, я понятия не имею, что делать. Знаю лишь, что у меня в запасе несколько
— Не могу их принять. Деньги испорчены.
— В смысле «испорчены»? — Я озадаченно смотрю на нее. Похоже, в этом городе все откровенно меня презирают. Теперь им и мои деньги противны?
— Кто-то их расписал.
Я забираю купюру и переворачиваю. И действительно — вижу на ней свое имя и дату.
Дату, когда я бросила эту банкноту в гитарный чехол Мала.
Он ее сохранил. На удачу. Во имя судьбы. По неведомой мне причине он сохранил и ее, и салфетку, и что это вообще все значит?
Сердце рвется из груди как мятежное и загнанное в клетку животное. Я засовываю купюру обратно в кармашек пижамы.
Мал, ты чувствовал то же, что и я? Ты тоже бродил с дырой в сердце?
Будь это так, он бы не женился на Кэтлин. Я просто ищу скрытый смысл. Не впервой. И не будем забывать про Каллума. Я обожаю симпатизировать Каллуму.
Каллум. Каллум. Каллум.
— Слушайте, других денег у меня нет. Я живу дальше по улице, в коттедже Доэрти. Можно мне вернуться через несколько часов и оплатить покупки? Умираю от голода. Да и хозяин дома болен, и я...
— Я знаю, кто вы, — голос женщины становится тише, ее взгляд смягчается. У нее странное смешение акцентов — ирландский и индийский. Приятный бархатистый и теплый тембр, напоминающий мед и специи.
— Знаете? — громко охаю я.
Да, новости в небольших деревнях разлетаются мгновенно. Интересно, поэтому люди так категорично относятся к сельской жизни? Потому что она в корне определяет вашу сущность, становится ее частью. С другой стороны, я и сама не далее как сорок восемь часов назад выделывалась перед Хизер и Мэйв.
Женщина начинает запихивать покупки в полосатую бело-синюю нейлоновую сумку.
— Я приехала в Толку через три года после отъезда вашей матери. Мне рассказывали, откуда у вас шрам. Сожалею, Аврора.
— А? — уже без улыбки смотрю я на нее.
Мама вообще здесь не бывала. Она утверждала, что нога ее не ступала на ирландскую землю. Так как она могла отсюда уехать? А я родилась с этим родимым пятном. Так она рассказывала. Это ведь не история о Гарри Поттере, в которой шрам имеет какой-то глубокий смысл. Это всего лишь родимое пятно. Я себя знаю — наверняка просто в материнской утробе случайно ударилась.