Мальтийская история: воспоминание о надежде
Шрифт:
Я всё-таки достал сигарету, но закуривать не стал, начал мять её в пальцах. После минутной паузы Ракитов продолжил:
– Я всегда был удачливым человеком: Господь благоволил мне. Пока шла «странная война», успел окончить морскую школу и получить квалификацию судового механика. Весной сорокового года благодаря протекции одного из руководителей профсоюза портовых рабочих, спасибо отцу, поступил на службу во французский торговый флот, на небольшой сухогруз «Бретань», курсировавший по Па-де-Кале. Матушка пришла на пристань, чтобы проводить меня в первый рейс. Отец плохо себя чувствовал и не смог попрощаться со мной. «Не беда, – думал я, – когда вернусь
В таких случаях обычно говорят: «Если бы я знал… Если бы я знал…». Даже, если бы я знал, разве можно было что-то изменить? Полагаю, нет. Иногда мне кажется, что мы бежим по лабиринту, и наш крест – пройти этот лабиринт: кто-то проходит с высоко поднятой головой, кто-то – ползущим на животе. Каждый выбирает свою чистоту помыслов и деяний. Когда закончится наш земной путь, Господь оценит нас по делам нашим на предначертанной нам стезе…
Глава 1. Знакомство
Маршрут рейса «Бретани» предусматривал заход в Дублин, потом в Гавр. Обычные задержки с погрузкой и выгрузкой груза. Затем судно должно было отправиться в Гибралтар.
Я был доволен: мой первый рейс – и такой сложный. Это давало мне возможность пройти очередную хорошую судовую практику: я сутками не вылезал из трюма. Главный механик – Папаша Гийом – оказался неплохим наставником. Под его руководством я копался в топливопроводе, дизеле и прочих узлах двигателя.
В мае «Бретань» уже стояла на рейде Гибралтара. Экипаж сухогруза отправился на берег – отдохнуть и развлечься. А я – как ещё «непросолившийся моряк» – остался на вахте. Единственным развлечением на мостике оставалось радио, передававшее на английском какую-то радиопостановку по Агате Кристи. Я неплохо знал английский: сказывались отсутствие снобизма к иностранным языкам, что присуще коренным французам, и мои посещения боксёрского клуба британских моряков в порту Нанта. Мой взгляд лениво блуждал по серой скале города: «Завтра тоже прогуляюсь по его улочкам. Выпью стаканчик хереса», – сладко потянулся.
Вдруг радиоспектакль прервался. Диктор голосом, не предвещающим ничего хорошего, объявил о чрезвычайных новостях. Я повернулся к динамику, как будто пытался увидеть события, о которых сухо вещал мужской голос: немцы прорвали фронт в районе Арденн и переправились через Маас, ожесточённые бои под Седаном и в Нидерландах… Бомбёжки городов… В зачитываемом списке промелькнул Нант. Я привстал. Неприятный холодок пробежал внутри: как там отец и мать? «Буду надеяться, что с ними всё в порядке», – попытался отогнать неприятные мысли.
Вечером с берега вернулись остальные члены экипажа. Моряки были в недоумении: что происходит? В ответ звучали неутешительные сводки с фронтов: пала голландская цитадель Эбен-Эмаэль, бомбардировка Роттердама, боши подошли к Антверпену, после ожесточённых боёв союзники оставили рубежи на канале Альберта.
Наш сухогруз был зафрахтован английской компанией для перевозки продуктов для армейских частей на севере Франции, но в связи с резким изменением положения на фронте, очевидно, планы командования союзников изменились, что и повлияло на решение британцев по использованию нашего судна: о нас просто забыли на какое-то время. Среди команды росло раздражение и нервозность. В нас горело только одно желание – поскорей вернуться домой, к родным и близким. Я был не исключением и даже представить себе не мог, что скоро стану этим исключением…
Погода на южном побережье Андалузии стояла жаркая – ни облачка, только палящее солнце – но меня бил озноб. Я сидел на палубе, обхватив руками голову, в руках – мятая бумажка с записью телефонограммы на английском: «При налёте на Нант погибли супруги Ракитоф, Василь и Мари».
Да, я несколько раз ходил в портовое управление. Да, я уговорил послать запрос на уточнение сведений о гибели родителей. Ответ пришёл быстро – спасибо коллегам отца – с той же записью: «При налёте на Нант погибли Ракитоф Василь и Мари». Мне стало тоскливо: даже похоронить их не успевал – нас разделяли границы и километры.
А потом была апатия. Громкоговоритель продолжал доносить до нас вести с фронтов: Голландия капитулировала, оккупирована Фландрия, немцы форсировали Шо, союзники отступали – мне было безразлично: смотрел на окружающую обстановку словно сквозь иллюминатор подводного скафандра. Мне казалось, что этот мир уже не имеет ко мне никакого отношения, живя по своим законам. Однако скоро и эти законы были нарушены: судно поступало в распоряжение королевских военно-морских сил – так нам объявил представитель английского командования в Гибралтаре.
Радио сообщало о капитуляции Бельгии.
На корабле началась «революция». Если бы не капитан и несколько солдат, сопровождавших британского офицера, то кто-то обязательно бы полетел за борт.
Капитан покинул судно вместе с англичанами. Через пару часов он вернулся и объявил о решении союзного командования (но мы прекрасно понимали, что за всех союзников здесь принимали решения только британцы), что мы имеем право покинуть «Бретань» и вернуться во Францию.
Моряки, злобно ругаясь, бросились в каюты собирать вещи. На палубе остались только я, Папаша Гийом и капитан. Невзирая на присутствие старших офицеров, позволил себе вольность – сел на палубу, опершись спиной на ящик, но никто как будто не заметил моего нарушения субординации. Старший механик смотрел на море, капитан разглядывал судно. Из открытого окна рубки доносился голос диктора: «В результате упорных боёв наши войска…», мой мозг отказывался дальше слушать.
Наконец, командир нарушил затянувшееся молчание:
– Твоё решение, Гийом?
– Разве это что-то изменит? – старый моряк цыкнул зубом. – Лучше, кэп, скажи, что ты будешь делать?
Капитан молчал, потом мягко погладил борт судна и повернулся ко мне:
– А ты, Виктор, почему не собираешь вещи?
Что ему ответить? Возвращаться во Францию? К кому? Даже на похороны не успел. Из динамика доносился голос английского диктора: «…Доблестный флот Его Величества нанёс сокрушительный удар…». Пустое сотрясание воздуха. А во рту – только горечь.
– Остаюсь, – выдохнул я, не глядя на капитана.
– Кэп, мы остаёмся, – улыбнулся Папаша Гийом, но получалось это у него как-то невесело.
Посмотрел на него: его глаза, выглядывающие из-под морщинистых век, не улыбались.
– Как знаете, как знаете… – капитан развернулся к нам спиной. Немного постояв, направился к мостику, на полпути остановился, обернулся к нам: – Прощайте.
Вдруг он снял фуражку и резким движением метнул её в воду.
«…Французские войска перешли в контрнаступление под Седаном…», – звучал нарочито торжественный голос диктора из радиорубки.