Мальвиль
Шрифт:
– Знаешь, я просто ни жива ни мертва от страха, – призналась она. – Ведь из-за всего, что случилось, ей не успели сделать прививок. И маленькой Кристине, дочери Аньес Пимон, тоже. Я все думаю, а вдруг моя Натали подхватит какую-нибудь болезнь. Что мы тогда будем делать? Врача нет, антибиотиков тоже, а вокруг полным-полно микробов, раньше-то, когда были прививки, мы о них не думали. А теперь чуть она станет кукситься, я места себе не нахожу. Даже перекись у меня кончилась. Представляешь, всех-то лекарств
– С кем же ты ее сейчас оставила, бедняжка Мари?
– Есть тут у нас одна старушка. Кристина тоже с ней осталась.
Простившись с Мари, я попросил ее послать ко мне Аньес. Вот и она. С Аньес у меня все по-другому. С ней я говорю кротко, властно и с затаенной нежностью.
– Аньес, ты проголосуешь за Жюдит, а потом возвращайся в город. Проведаешь свою Кристину, а там ступай к себе домой и жди меня. Мне надо с тобой поговорить.
Она немного растерялась от этой лавины приказаний, но, как я и ожидал, повиновалась. Мы обменялись взглядом – одним-единственным взглядом, и я отправился на поиски Мейсонье.
Разговор нам предстоял тяжелый. Я испытывал даже что-то вроде угрызений – нехорошо самовластно вершить судьбу своих ближних, в особенности такого человека, как Мейсонье. Но ведь это же в интересах не только ларокезцев, но и мальвильцев. Так я убеждал себя, чувствуя, что мне самому претит моя изворотливость, как претила она порой Тома. То, что я собирался просить у Мейсонье, было чудовищно. Меня грызла совесть. Однако это не помешало мне выложить на стол все мои козыри и представить Мейсонье дело с самой выигрышной стороны, как для его честолюбивых муниципальных притязаний, так и для его личной жизни.
Он выслушал меня молча. Узкое лицо, которое, казалось, вылеплено чувством долга и самообладанием, мигающие глаза, волосы торчком (ума не приложу, каким образом ему удалось их подстричь). Я отлично понимал, что делаю, поднося ему на золотом блюде ключи от Ла-Рока и сердце Мари Лануай. Да и хватит ли этого, чтобы убедить его покинуть Мальвиль? Я же знаю, каким это будет для него уларом. 0днако выбора у меня нет. Никто в Ла-Роке не может его заменить, в этом я убежден.
Когда я изложил ему все свои доводы, он не сказал ни да ни нет. Он стал расспрашивать, тяжело задумался.
– Насколько я понимаю, в Ла-Роке у меня будет две задачи: организовать общественную жизнь и наладить оборону.
– Прежде всего оборону, – сказал я.
Он покачал головой.
– Нелегкое это дело, крепостные стены слишком низкие. А вал между южными и западными воротами слишком длинен. Да и людей мне не хватит. В особенности молодых.
– Я дам тебе Бюра и Жанне.
Он поморщился.
– А оружие? Мне нужны будут винтовки Вильмена.
– У нас их два десятка – как-нибудь поделимся.
– И еще мне нужна базука.
Я
– Ну, это ты хватил? Что еще за национализм такой! По-моему, ты уж слишком близко к сердцу принимаешь интересы Ла-Рока!
– Я еще не дал своего согласия, – сдержанно возразил Мейсонье.
– И вдобавок ты меня шантажировать вздумал.
Он даже не улыбнулся.
– Ладно, – сказал я после минутного раздумья. – Когда ты кончишь возводить укрепления, я каждый месяц буду давать тебе на две недели базуку.
– То-то же! – сказал Мейсонье.
И в этом «то-то же» прозвучал неуловимый подтекст, как, бывало, когда-то в Мальжаке.
– Есть тут еще кое-какая добыча, которую Фейрак приволок из Курсежака, – продолжал он. – И довольно богатая. Хотелось бы знать, собираешься ли ты забрать ее себе в Мальвиль?
– А что это за добыча? Тебе известно?
– Да. Мне только что сказали. Домашняя птица, две свиньи, две коровы, много сена и свеклы. Сено осталось на гумне – у бандитов все же хватило ума его не поджигать.
– Две коровы! А я думал, что в Курсежаке всего одна.
– Они припрятали вторую, чтобы не отдавать ее Фюльберу.
– Что за люди! Дети в Ла-Роке погибали с голоду, а им было плевать-лишь бы их ребятенок ел досыта! Да только счастья им это не принесло!
– Ну так что же, – сухо заговорил Мейсонье, возвращая меня к прерванному разговору. – Что ты намерен делать? Потребуешь свою долю?
– Мою долю?! Ишь нахал! Да эта добыча вся целиком принадлежит Мальвилю. Ведь именно Мальвиль одолел Вильмена!
– Слушай, – сказал Мейсонье без улыбки, – я предлагаю вот что: ты забираешь всех кур...
– Куры? На что мне куры? В Мальвиле их и так полным-полно. Прожорливая птица, на нее зерна не напасешься.
– Погоди: ты забираешь кур, обеих свиней, а остальное остается нам.
Я расхохотался.
– Мальвилю две свиньи, а Ла-Року две коровы? Это, по-твоему, называется делить поровну? А сено? А свекла?
Он молчит. Ни слова в ответ.
– Так или иначе, я не могу решать такие вопросы в одиночку, – сказал я после паузы. – Посоветуюсь в Мальвиле.
И так как он упорно молчал, сурово глядя на меня, я нехотя добавил:
– Поскольку корова у вас в Ла-Роке всего одна, придется нам, видно, поступиться коровами.
– То-то же, – сказал Мейсонье с грустью, будто это не я, а он прогадал на нашей сделке.
И снова наступило молчание. Он опять что-то медленно обдумывал. Я его не торопил.
– Если я правильно уразумел, – начал он с явным отвращением, – придется еще вдобавок соблюдать демократические формы, а стало быть, часами вести дискуссии и, что ни сделаешь, слушать, как на тебя наводят критику те, кто сам только зад просиживать умеет да языком трепать.