Малыш для Томы (сборник)
Шрифт:
Это была неправда, не ездили и не ходили потому, что ему всегда было жалко впустую тратить деньги, но в данную минуту это не имело значения.
– Вот ты считаешь, это у вас надолго! Вот тебе, видала? – Он размашистым жестом сунул ей в лицо сложенные кукишем толстые пальцы. Аида отшатнулась. Фанису стало легче, когда он увидел испуг и боль в её глазах. – Пускай разок пройдётся с тобой – в театр или ещё куда! Попробует! Тогда и скажешь, замечает или нет! Пусть попробует, поживёт с уродкой!
После он ещё долго говорил что-то, выхаркивал горькие, жалящие слова
Опомнился, когда услышал хлопок: закрылась входная дверь. Не нарочито, не со страстью и гневом, а просто – мягко защелкнулся английский замок, и они очутились по разные стороны.
Фанису показалось, что больше он ничего никогда не сумеет проговорить – внутри словно высохло. Однако зазвонил телефон, и он послушно дёрнулся в сторону аппарата, снял трубку, бросил своё всегдашнее:
– Алё, слушаю!
Звонила мать. Напоминала, что пора съездить к тётке, долго и обстоятельно говорила что-то про необходимость установить счетчики на воду, произносила ещё какие-то, несомненно, правильные и практичные вещи. Он терпеливо внимал, но слова матери словно произносились ею в другом звуковом диапазоне и не были доступны его слуху. Правая рука затекла, и он переложил трубку в левую.
– … тебе говорю? Слышишь или нет? Я с кем разговариваю? Фанис? – прорвался сквозь неведомые преграды материнский голос.
– Аида от меня ушла, – почти прошептал он, неожиданно для себя облекая в слова мысль, которая билась и билась изнутри о его черепную коробку, вызывая тупую, вязкую боль.
Сказал – и опустил трубку, разразившуюся воплями и стенаниями, на стеклянный телефонный столик. Знал, что скажет мать – он и сам говорил все это какое-то время назад. Вышел на балкон и тяжело облокотился на низкую ажурную решетку. «Может, прыгнуть?» Мысль была идиотская: квартира находилась на втором этаже. Если он и сиганет, то, скорее всего, просто переломает ноги. Станет хромать, как Аида. Издевательство какое-то. Фарс.
Фанис впервые пожалел, что живёт так низко, так близко к земле. Стоило бы прыгнуть, но слишком коротким окажется полёт. Не хватит времени, чтобы испугаться и в страхе позабыть нелепую ситуацию, тягостный, бездарный финал. Сердце не успеет разорваться, и вся эта муть так и застрянет в нём, тёмным пластом ляжет на самое дно.
Он стоял, вцепившись в перила, и напряженно смотрел перед собой. Во дворе чинно сидели на лавках бабушки-пенсионерки, играли на детской площадке дети: качались на качелях, возились в песочнице, скатывались с ярких пластиковых горок. Маленький мальчик в красной панамке и коротких джинсовых штанишках подкидывал ввысь полосатый мяч и силился его поймать. Упрямый мяч не давался в руки, падал на землю, катился прочь. Малыш бежал за ним, догонял, сжимал пухлыми ручонками и снова бросал и бросал…
Может, у Аиды с этим её «человеком», преломившим их жизнь, тоже будут дети, подумалось Фанису. Как-то странно подумалось: тихо, без гнева. Глазам стало горячо, и все вокруг помутнело, сделалось расплывчатым и туманным.
– Улым! Фанис! Ты что делаешь, улым! Убьёшься! – надрывно закричала какая-то женщина.
Фанис вздрогнул и увидел, что по двору, размахивая руками, бежит мать. Она жила неподалёку и, видимо, прибежала на помощь. Большое тело её колыхалось, волосы растрепались, лицо покраснело, юбка съехала набок. Грузная, одышливая, она с трудом переводила дыхание, но не сбавляла шага, не желала останавливаться.
Сейчас добежит до подъезда, взберется по лестнице, откроет дверь своим ключом, топая, как боевой слон, ворвется в комнату и примется голосить «а ведь я тебе говорила!» и «я знала, что этим всё и кончится». Потом ринется к аптечке, начнёт рыться в ней, судорожно перебирая обильно окольцованными пальцами тюбики, пузырьки и флаконы, накапает себе пахучих «успокоительных» капель. Потом усядется рядом со стаканом в руке, станет рыдать и убеждать своего «улымчика» как ему повезло, что вовремя избавился от «этой шайтанки»…
– Нельзя там стоять! Упадешь! – не унималась мать и почему-то вдруг свернула на детскую площадку.
Фанис удивленно моргнул и тут, наконец, заметил, что полная женщина – вовсе не его мать. Она подскочила к горке, на вершине которой стоял карапуз в зеленой панамке, и попыталась стащить ребенка вниз. Тот брыкался и возмущенно вопил, крепко вцепившись в перильца.
Фанису внезапно тоже захотелось закричать, заорать на весь двор, на весь мир – огромный мир, которому нет никакого дела до его перевернутой жизни. Но сил хватило только слабо махнуть рукой, повернуться спиной к лету, двору, небу, детям на площадке и скрыться в пустой квартире.
Часть 2
«Старости нужно очень немногое, но это немногое нужно очень и очень…»
Старик
– И что мне теперь прикажете делать?! Вы хоть понимаете своей безмозглой башкой, что я в эти чёртовы метры все свои деньги вбухал? Мог какую угодно квартиру взять! Так нет же! Дёрнуло меня связаться с вами, чтобы вы мне подсуетили эту! Да вы знаете, кто вы? Да вы… вы… – Поляков никак не мог подобрать слово, которое одновременно выражало бы крайнюю степень тупости и одновременно – коварства и замолчал, словно поперхнувшись. Раздражённо махнул рукой и чуть тише брезгливо выплюнул:
– Риелторша…
Поляков широко шагнул в сторону раскрытого окна. На секунду Кате Белоноговой показалось, что он собирается взобраться на подоконник и кинуться вниз с шестого этажа. Но Поляков только полуутвердительно буркнул:
– Закурю, – и, не дожидаясь Катиного разрешения, достал из нагрудного кармана пачку сигарет.
Вот уже третью неделю стояла изматывающая, одуряющая жара: ни ветерка, ни дождинки. Солнечный свет жидким золотом заливал кабинет, пожухший цветок в большом глиняном горшке (Катя вечно забывала его название) выгорел и скорбно поник.