Малыш пропал
Шрифт:
Хлынул дождь, неукротимые белесые струи с шумом разбивались об окна автобуса. Было холодно. Хилари озяб, жаждал, чтобы автобус тронулся, проклинал формальности, из-за которых они задержались в Ле Бурже, где их просеивали некомпетентные чиновники.
Наконец все были в автобусе, и он рывком двинулся по дороге в Париж. Теперь в душе пробуждалось робкое волнение при появлении каждого воскрешенного в памяти ориентира — Baptemes de l’Air [3] на обветшалой доске в поле у аэродрома, ограда, на которой вопреки переменам и завоеваниям все еще красуется выведенный крупными белыми буквами запрет, цитирующий не утратившую силу Конституцию 1875 года: «Defense d’afficher» [4] ;
3
Крещение воздухом (франц.).
4
«Расклейка афиш запрещается» (франц.).
Дальше и дальше тарахтел автобус по узким неприбранным улицам, между грязносерых обветшалых домов, мимо переполненных витрин магазинов одежды и пустых витрин мясных лавок. «Да, вот это помню, — то и дело говорил себе Хилари. — Сейчас приедем». И всякий раз обманывался; а дальше открывался и вовсе незнакомый вид, и от непрестанного ожидания, что они сию минуту окажутся на месте, и самой поездке, и Парижу, этой маленькой закрытой столице, казалось, не будет конца.
Даже когда автобус остановился у офиса на узкой улочке в стороне от Итальянского бульвара, он не был толком уверен, где они находятся. Растерянный, он вместе со всеми вывалился из автобуса, озирался в поисках багажа, в поисках Пьера, шел, направляемый усердными чиновниками, к офису, через офис, к последней проверке, последнему контролю, к первой возможности снова говорить по-французски во Франции — объясняя, что всех денег у него сто английских фунтов и двадцать тысяч франков на аккредитиве.
Теперь наконец все позади, чиновники оставили его наедине с багажом посреди зала.
— Не взять ли нам вместе такси? — прошептал коммивояжер, подобострастно приблизившись к нему.
— Не знаю, — сказал Хилари, лихорадочно обшаривая взглядом комнату, стеклянные двери, улицу за ними. На его плечо легла рука, его окликнули по имени, и наконец они с Пьером снова стоят лицом к лицу.
— Как же хорошо! — от души сказал Пьер, и Хилари сжал его руку и, глядя на него, чувствовал, как же и вправду хорошо, что они встретились. Эти, вне всяких сомнений, отношения взаимного расположения и симпатии не имели ничего общего с обстоятельствами, в которых они родились.
— Я раздобыл фиакр, — сказал Пьер. — У вас вещей много?
— Нет, только вот этот чемодан, — ответил Хилари, подхватил застегнутый на молнию чемодан, теперь уже любезно сказал «прощайте» коротышке коммивояжеру и последовал за Пьером на улицу.
Там их ждала немыслимо ветхая пародия на наемный экипаж — изодранный серый брезентовый верх был натянут на полуразвалившийся деревянный каркас; понурив голову, стояла жалкая тощая коняга.
— Настоящие такси, можно сказать, недоступны, — извиняющимся тоном сказал Пьер, откинул брезент, чтобы Хилари мог забраться, и последовал за ним. — Мне повезло, что раздобыл его.
Ощутив странноватый затхлый запах конской гривы, Хилари отозвался:
— Страхолюдная колымага. Ей бы катить с призрачным кучером по вымышленной дороге в ад.
— Вы увидите, что, как всем призрачным кучерам, ему требуется солидный куш, — сказал Пьер. — Я думаю, вам известно, какие в Париже цены?
Хилари кивнул и попытался выглянуть из-под болтающегося брезента.
— Мы как раз пересекаем площадь Оперы, — сказал Пьер. — Я снял номер в Лувре. Пытался поместить вас в Скриб, там есть горячая вода, но вы, наверно, знаете, его заняла пресса, так что ничего не удалось. Сейчас в Париже комнаты на вес золота.
— А сами вы где живете? — спросил Хилари.
— В сущности, нигде. Просто у друзей, то здесь, то там, — неопределенно ответил Пьер.
Они пересекли площадь Пале-Рояль, и экипаж остановился перед отелем.
Это невероятно, я хожу там, где шагали немецкие завоеватели, думал Хилари, когда проходил по холлу, возносился на лифте, шел по коридорам. Портье, который так любезно предложил мне заполнить карточку, он что же — исполнял те же обязанности при немцах и кланялся безо всякой ненависти во взгляде, даже без ненависти в душе? А может быть даже, он ненавидит меня, а не немцев?
— Неужели при встрече с каждым незнакомым человеком вы не задаетесь вопросом, что он делал во время оккупации? — выпалил Хилари, обращаясь к Пьеру, едва швейцар внес его чемодан и закрыл за собой дверь.
— Еще бы, — тотчас ответил Пьер, — но машинально, ответ меня не волнует. Этот ярлык — «коллаборационист» — в качестве оскорбления мне надоел. Под немцем каждый из нас делал то, на что способен, а на что он способен, было определено задолго до их прихода.
Хилари подошел к окну, рывком распахнул его. В комнате было душно, не продохнешь, и, к его удивлению, оказалось, что батарея центрального отопления пышет жаром.
— Вы, по-моему, сказали, тут нет горячей воды, — заметил он, и Пьер отозвался сухо:
— Это просто нелепый способ использовать тот малый запас топлива, которым мы располагаем. В ванной вода ледяная, сами увидите.
— Странно, — сказал Хилари и, помолчав, снова заговорил: — Но оккупация, по крайней мере, показала каждому человеку, на что он способен. Это ведь немало — иметь возможность понять такое, вам не кажется?
— Нет, почему же? Одни поняли, что они лучше, чем думали, другие, что хуже. В нашей повседневной жизни у нас все время есть такая возможность.
— Но в обычное время мы не всегда отдаем себе в этом отчет, — возразил Хилари. Казалось, мысль эта почему-то очень важна для него. — Конечно же, оккупация, битва или что-нибудь подобное неизбежно вынуждают нас это понять — это своего рода приговор, вынесенный суровым испытанием.
— И вы этого жаждете, — мягко сказал Пьер.
Хилари вздрогнул и промолчал.
Все совсем не так, как он себе представляет, размышлял Пьер. Испытания никогда не оказываются такими, как ожидаешь. Обычно, когда те, которые ожидаешь, наконец приходят, все ясно и так, а испытания решением выпадают на твою долю совсем в других случаях. Он посмотрел на Хилари, заметил внезапную бледность вокруг рта и задумался. Неужели эти поиски стали тем испытанием, по которому тот будет выносить себе приговор? Надо понять, так ли это, сказал он себе, потом улыбнулся и спросил:
— В дороге вам удалось поесть? Вы очень голодны?
Хилари тоже улыбнулся, но то была внезапная улыбка человека, увидевшего друга в том, в ком опасался встретить врага.
— По правде говоря, я здорово проголодался. Как у вас тут обстоят дела с чаем?
— С чаем… — повторил Пьер. В шутливом замешательстве он схватился за голову. — Я надеялся быть гостеприимным хозяином, — огорченно сказал он, — а едва вы приехали, оказался несостоятелен. Не знаю я, как обстоят дела с чаем.
— Как насчет Рамплмейера? — несмело предложил Хилари. И прибавил: — Называя этот ресторан, я чувствую себя этаким Рип ван Винклем. Вероятно, вы готовы ответить, что однажды повстречались со стариком, который помнил, где когда-то стоял Рамплмейер.