Малый дом в Оллингтоне. Том 1
Шрифт:
Сестры ушли, и вдова снова осталась одна. Дорожка от мостика шла прямо к заднему фасаду Большого дома, так что мистрис Дейл минуты две смотрела вслед своим дочерям, почти бежавшим по дорожке. Она увидела, как развевались их платья на крутом повороте перед ступеньками на террасу. Мистрис Дейл не хотела идти дальше укромного уголка в лавровых деревьях, которые окружали ее, боясь, чтобы кто-нибудь не подсмотрел, как она следила за своими дочерями. Но когда розовые кисейные платьица скрылись из виду, ей стало жаль, что она не пошла вместе со своими девочками. Она стояла, не сделав ни шагу вперед. Ей не хотелось, чтобы Хопкинс рассказывал потом, как она глядела вслед своим дочерям, когда они шли из ее дома в дом сквайра. Ведь Хопкинс не в состоянии понять, зачем она следила за ними.
– Вы, мои милые, как видно, не очень
Такова была манера высказываться у этого человека. Зная свои предпочтения, он должен был бы признаться самому себе, что ему приятнее, когда мистрис Дейл остается дома, без нее он чувствовал себя за своим столом вполне господином и гораздо спокойнее. А между тем часто выражал сожаление, что она не пришла, и как будто верил в это сожаление.
– Я думаю, мама устала, – сказала Белл.
– Гм! Кажется, недалеко пройти от одного дома к другому. Если бы я каждый раз, когда устаю, запирался дома… Но ничего. Пойдемте обедать. Мистер Кросби, не угодно ли вам сопроводить мою племянницу Лилиану?
И потом, предложив свою руку Белл, сквайр отправился в столовую.
– Если он дальше будет бранить мою маму, я уйду, – сказала Лили своему спутнику. Из этого можно заключить, что в течение проведенного вместе утра молодые люди успели уже сблизиться.
Мистрис Дейл, постояв с минуту на мостике, вернулась домой к чаю. Не будем вдаваться в подробности о том, заменил ли этот чай бараньи котлеты и отварную ветчину или жареную утку и зеленый горох, которые имелись в доме для семейного обеда. Мы можем, однако же, заметить, что она села за вечернюю трапезу без особенного аппетита. Перед тем как сесть за стол, она взяла какую-то книгу, вероятно, какой-нибудь роман, потому что мистрис Дейл была еще в том возрасте, когда романы читаются не без удовольствия, и, прихлебывая чай, прочитала две-три страницы. Но вот книга кладется в сторону, поднос, на котором уже давно простыл горячий чай, остается забытым, мистрис Дейл садится в фамильное кресло и погружается в думы о себе, о дочерях и, вероятно, о том, какова была бы ее участь, если бы жил еще человек, которого она так горячо любила в течение немногих лет своего замужества.
Надо заметить, что постоянство в любви и ненависти было в натуре всех Дейлов. Любовь к ней мужа была самая искренняя, неизменная, так что покойный нередко ссорился со своим братом, потому что последний не совсем по-братски выражался иногда насчет его жены. Много лет прошло с того времени, а между тем чувство это сохранилось в прежней своей силе. Приехав впервые в Оллингтон, мистрис Дейл старалась завоевать расположение сквайра, но вскоре узнала, что это невозможно, и у нее больше уже не было к тому желания. Мистрис Дейл не принадлежала к числу тех мягкосердечных женщин, которые благодарят Бога, что могут любить всякого. Тогда она могла бы еще полюбить сквайра, могла бы питать к нему тесную сестринскую дружбу, но теперь это сделать она не могла. Сквайр был холоден к ней и с каким-то настойчивым постоянством отклонял все ее попытки завоевать его расположение. Прошло вот уже семь лет, в течение которых мистрис Дейл была так же холодна к нему, как и он – к ней.
Все это весьма тяжело переносить. То, что ее дочери должны любить своего дядю, это было не только благоразумно, но и во всех отношениях желательно. К ним он не был холоден. Он был привязан к ним и великодушен. Не будь ее при них, он принял бы их в свой дом, как родных дочерей, и они, конечно, во всех отношениях стояли бы перед светом, как его приемные дети. Не лучше ли было бы, если бы ее при них не было?
Только в самом грустном настроении духа вопрос этот возникал в ее отвлеченных думах, но тогда она возвращалась к действительности и решительно, с негодованием отвечала на него протестом против своей собственной болезненной слабости. Без нее дочерям ее не было бы хорошо, хотя бы дядя их был вдвое лучшим дядей, хотя бы они, благодаря ее отсутствию, могли сделаться наследницами Оллингтона. Неужели для них не дороже всего, не выше всего на свете находиться постоянно рядом с матерью? И когда она задавала себе этот вопрос, – задавала лукаво, как она признавалась себе, – неужели она не знала, что они любили ее больше и сильнее всего в мире, что они предпочли бы ее ласки и заботу покровительству всякого дяди, как бы ни был велик его дом? Да, они любили ее больше, чем целый мир. К другой любви, если бы она пробудилась в их сердцах, она не стала бы ревновать. И если эта любовь появится, если они станут счастливыми, а она сама тогда, быть может, насладится светлым вечером жизни. Если они выйдут замуж, и если их мужья примут ее любовь, дружбу и преданность, она бы еще могла избавиться от этой мертвенной холодности Большого дома и быть счастливой в каком-нибудь уютном коттедже, из которого временами выходила бы и навещала тех людей, которые действительно ей по душе. Недалеко от Оллингтона, в Гествике, жил доктор, о нем она часто думала как о человеке, который мог бы занять место зятя. Этот человек, по-видимому, нравился ее спокойной, прекрасной Белл, а он более чем старался со своей стороны понравиться ей. Но надежда эта, или, вернее, эта идея, несколько недель тому назад исчезла как сон. Мистрис Дейл никогда об этом не спрашивала дочь, она была не такая женщина, чтобы задавать подобного рода вопросы. В течение двух последних месяцев она с сожалением увидела, что Белл почти с холодностью смотрела на человека, к которому ее мать благоволила.
В этих размышлениях прошел весь вечер, около одиннадцати часов она услышала приближающиеся к дому шаги. Молодые люди, разумеется, провожали барышень, и когда мистрис Дейл вышла из все еще открытых дверей гостиной, она увидела их всех посреди расстилавшейся перед домом лужайки.
– Вот и мама! – вскричала Лили. – Мама, мистер Кросби хочет поиграть в крикет при лунном свете.
– Мне кажется, теперь довольно темно, – сказала мистрис Дейл.
– Для него достаточно и этого освещения, – возразила Лили. – Ведь он играет без обручей, не правда ли, мистер Кросби?
– Мне кажется, для крикета довольно светло, – отвечал мистер Кросби, взглянув на луну. – И притом было бы нелепо ложиться спать теперь.
– Да, ваша правда, – сказала Лили. – Но ведь, вы знаете, в деревне все люди нелепые. Бильярд, на котором можно играть целую ночь при газовом освещении, гораздо лучше, не правда ли?
– Ваши стрелы, мисс Дейл, далеко не попадают в цель, потому что я в жизни не брал кия в руки. Вам бы лучше поговорить о бильярде с вашим кузеном.
– А разве Бернард большой охотник до этой игры? – спросила Белл.
– Да, иногда играю, изредка, не чаще, чем Кросби играет в крикет. Ну, Кросби, пойдем домой и выкурим по сигаре.
– И прекрасно, – сказала Лили. – А мы, деревенские жители, отправимся спать. Мама, я бы желала, чтобы у нас была небольшая курительная комнатка. Я не хочу, чтобы нас считали нелепыми.
С этими словами партия разделилась – дамы вошли в дом, а кавалеры отправились обратно через лужайку.
– Лили, душа моя, – сказала мистрис Дейл, когда все они собрались в спальне. – Мне кажется, что ты очень строго обходишься с мистером Кросби.
– Она так обходилась с ним весь вечер, – заметила Белл.
– На том основании, что считала себя в кругу очень хороших друзей.
– Да, очень-очень хороших! – подхватила Белл.
– Послушай, Белл, ты ревнуешь, это точно. – И потом, заметив, что сестра ее слегка обиделась, Лили подошла и поцеловала ее: – Нет, кажется, она не ревнует, не правда ли, мама?
– Не думаю, что она заслужила, чтобы о ней так говорили, – сказала мистрис Дейл.
– Но ты же не думаешь, что я действительно имела в виду что-то подобное, – сказала Лили. – Всякий лютик занимает меня больше, чем мистер Кросби.
– И меня тоже, Лили.
– Ну уж нет. Впрочем, мама, он у меня не выходит из головы. Он так похож на Аполлона. Я всегда буду называть его Аполлоном: Phoebus Apollo! [13] И когда я буду рисовать его портрет, то вместо лука дам ему в руки моллет. Признаюсь, я очень обязана Бернарду, что он привез его сюда, и, право, не хотела бы, чтобы он уехал отсюда послезавтра.
– Послезавтра! – сказала мистрис Дейл. – На два дня не стоило и приезжать…
– Действительно не стоило. Приехать сюда, чтобы нарушить наши мирные, спокойные занятия, не дать даже времени сосчитать лучи его сияния.
13
Феб Аполлон! (лат.) Феб – прозвище Аполлона, означающее «лучезарный», «сияющий».