Малый драконий род
Шрифт:
Тут он привлек меня к себе и одарил поцелуем, долгим и проникновенным, сжимая в крепких объятиях, — и я немного оттаяла. Я все еще сердилась на него, но... когда твой любимый страстно целует тебя, гнев как-то сам собой рассеивается... Когда мы прервались, чтобы перевести дыхание, я положила руку ему на щеку.
— Ну что, Вариен? Прощаешь ли ты меня за то, что я лишила тебя крыльев?
— Нет, кадреши , не прощаю. — Я отстранилась было, но он пояснил: — Как я могу прощать тебе то, чего ты, если уж на то пошло, никогда не совершала? — Взяв меня за руку, он поцеловал мне ладонь, отчего по спине у меня пробежала приятная дрожь. — Не ты ведь изменила меня, любимая. Если ты помнишь, наши встречи, наш союз — все это, кажется, было задумано свыше — Ветрами, которым поклоняется мой народ, и Владычицей Шиа, богиней гедри. Разве могли мы, две смертные души, противиться
Легонько поцеловав его, я отступила и наконец-то улыбнулась.
— Вот бы убраться куда-нибудь, где потеплее, — ответила я. — Не знаю, как ты, Дешкантриакор, а я уже до костей продрогла — и как назло, поблизости ни одного дракона, который мог бы разжечь огонь. Давай-ка воротимся.
Мои слова вызвали у него смех. Дешкантриакором Вариена в шутку называл его старый друг, Шикрар, когда мой возлюбленный только стал человеком. Имя это означает «странный царь кантри», и оно как нельзя лучше подходило ему, хотя в конце концов он выбрал себе другое...
Мы быстро вернулись к месту, где были привязаны наши лошади, свернули одеяла и отправились назад в Хадронстед. Зимнее солнце все еще ярко светило, и закат его был не менее восхитителен, чем восход; звон чистого холодного воздуха смешивался с запахом теплого лошадиного тела и временами — с зимней прелью, струившейся из-под копыт лошадей, когда они ворошили прошлогоднюю листву.
Я сочла за лучшее прекратить на время эти разговоры, хотя и понимала, что вопрос остался неразрешенным — теперь он висел меж нами подобно тени (правда, пока еще небольшой), но, поскольку Вариен некоторое время предпочел молчать, я решила оставить все как есть. Думаю, я и сама не слишком стремилась к разговору, потому что отнюдь не ожидала столкнуться с такой глубокой скорбью, чувством потери и гневом — и была потрясена столь тяжелыми и неведомыми мне прежде переживаниями своего возлюбленного.
Ладно, чего уж там, Ланен, давай все начистоту!.. Я не знала, как поступить, поэтому и бездействовала. Если в глубине сердца он чувствовал, что вина его перерождения лежит на мне, то я ничего не могла бы сказать в свое оправдание. Не вздумай я отправиться к Драконьему острову, он бы и до сих пор оставался царем в своем прежнем обличье... Я знаю, что с моей стороны оставить все как есть было глупостью и трусостью, но чего вы от меня хотите? Тогда я была еще слишком молода — я ведь покинула дом лишь минувшей осенью, когда отправилась в путешествие; просыпаясь каждое утро, я видела перед собою новый мир, и это было настолько необычно, что я не верила своим глазам. Может, барды и величают меня «извечно мудрой», но я-то знаю, что отнюдь не такая и никогда таковой не была. Одним словом, нет отъявленнее лгунов, чем сочинители сказаний.
...Когда мы возвратились в поместье, солнце уже зашло, и все тонуло в сумерках. Джеми встретил нас в дверях с усмешкой, усадил на кухне подле очага, поставил перед нами тарелки с густой похлебкой из чечевицы и ячменя и положил рядом крупно нарезанный хлеб с маслом. Мы с удовольствием принялись за еду. Джеми пребывал в каком-то странном расположении духа: мне даже показалось, будто он чем-то доволен. Он то и дело заходился беспричинным смехом, а когда я попросила его отужинать с нами, расхохотался еще сильнее.
— Чего смешного? — проговорила я с набитым ртом.
— Спасибо, девочка, но лично я пока что не обезумел от любви. Я неплохо пополдничал и теперь проголодаюсь не раньше чем через несколько часов. А вот вы оба, готов поспорить, за весь день даже не перекусили.
Мы с Вариеном переглянулись. В суматохе дня, охваченные наплывами переживаний, мы так и не позавтракали, совершенно позабыв о съестных припасах, которые прихватил с собой Вариен, — они так и остались лежать в переметной суме. Мы смущенно улыбнулись но когда я вновь перевела взгляд на Джеми, глаза которого озорно мерцали при свете огня, то решила, что неловкость эта рано или поздно все равно забудется... Да пусть даже лет через десять — какая разница! Я подозревала, что у всех отцов — родных или нареченных, как мой Джеми, — в запасе имеется немало подобных историй о выданных замуж дочерях.
Я уже говорила, что прежде считала своим отцом Хадрона; так было до тех пор, пока Джеми не рассказал мне о моей матери, Маран Вене. Он признался, что я похожа на нее — такая же высокая и сильная, с серыми глазами. Сама я ее не знала: она оставила меня на попечение Хадрону, когда я была совсем еще маленькой. Джеми, кажется, был когда-то предан ей, и они полюбили друг друга, вместе объездили Колмар вдоль и поперек... А потом ей встретился купец Марик Гундарский, и она по какой-то причине (которая была для меня абсолютно непостижимой, ибо даже Джеми не знал этого) покинула своего возлюбленного и спуталась на три месяца с ним. Однако с Мариком она так и не почувствовала себя уютно, но это было и к лучшему; вскоре ее любопытство спасло ей жизнь: она узнала, что Марик замышляет злые козни, связавшись с неким заклинателем демонов. Марик посулил жизнь своего первого ребенка демонам-ракшасам в уплату за Дальновидец — хрустальный шар, который мог показать ему все, что бы он ни пожелал увидеть в мире, и это должно было предоставить ему власть над соперниками. Моя мать Маран и Джеми украли у него Дальновидец чуть ли не сразу после того, как тот был создан. Им едва удалось унести ноги, а спустя шесть недель они по чистой, чтобы не сказать по недоброй, случайности оказались в деревушке, где я впоследствии родилась и выросла; там Маран и повстречала коневода Хадрона. Едва тот увидел ее, как сразу же влюбился (так, во всяком случае, утверждал Джеми); но, выходя замуж за Хадрона, она уже была беременна мной. Уехала она, когда мне не исполнилось и года, а Джеми, во имя своей любви к ней, да еще потому, что я, возможно, была его дочерью — даже сама Маран не знала наверняка, кого считать моим отцом, — остался в Хадронстеде, обязуясь из уважения к Хадрону никогда не заговаривать о прошлом. Он всегда был готов выслушать меня, в то время как Хадрон постоянно от меня отворачивался. Слишком высока, не в меру мужеподобна, более чем заурядна, чересчур сильна, да к тому же еще и диковата — по мнению Хадрона, все во мне было не так, и я влачила невыносимо замкнутую жизнь, покинутая матерью и отвергнутая человеком, которого считала своим отцом. Стоит ли удивляться, что нежная любовь и доброта Джеми стали для меня всем на свете — с тех самых пор, как я себя помню. Правда мне открылась уже после того, как начались мои приключения — менее полугода назад, — а до этого я знала лишь то, что всегда любила Джеми и доверяла ему, всегда могла на него положиться, даруя ему всю свою любовь, которой Хадрон не заслуживал.
Позже я узнала, к своей скорби, что отцом моим на самом деле является Марик Гундарский, все это время разыскивавший меня, чтобы уплатить мною за Дальновидец. Я повстречала его во время своего путешествия. На его-то корабле я и добралась до Драконьего острова, и как раз под его руководством заклинатель демонов вызвал ракшасов, которые должны были забрать меня; сам же Марик пытался склонить меня к тому, чтобы я предала кантри, а потом по доброй воле выдал меня демонам. И именно Акор — то есть Вариен в своем прежнем, драконьем, облике — спас меня из их лап, однако Марик оказался слишком глуп, чтобы остановиться на этом. После он пытался похитить величайшее сокровище — самоцветы утраченных душ, а вместе с ними и сами души родичей Акора. Обороняясь, Марик едва не лишил жизни Акора... Закрыв на миг глаза, я содрогнулась при этих воспоминаниях. Битва была страшной, и я до сих пор иногда в ужасе просыпаюсь от являющегося во сне кошмара: серебристая чешуя Акора, залитая алой кровью... В конце концов Акор и его самый близкий друг Шикрар нашли способ одолеть Марика. Не знаю, как им это удалось, но они разрушили его разум.. Утратив рассудок, он стал совершенно беспомощен, и отныне ему, похоже, суждено было пребывать в таком состоянии до конца дней своих.
Впрочем, мысли о его судьбе нисколько не лишали меня сна.
То, что я почти ничего к нему не испытывала, может показаться странным, однако вплоть до самого путешествия я о нем совершенно не знала, да к тому же он не раз пытался убить и меня, и тех, кто был мне так дорог. Что бы вы чувствовали на моем месте? К моему прискорбию, он являлся существом, породившим меня... Но, как бы там ни было, мой самый что ни на есть настоящий отец сидел сейчас напротив: одна бровь весело приподнята, глаза светятся радостным удовольствием.
— И где же бродят сейчас твои помыслы, милая моя Ланен? — вопросил он с улыбкой. — Мне знаком этот твой взгляд. Ты сейчас где-то за сотню лиг отсюда.
— Да, ты знаешь меня куда как хорошо, — ответила я, усмехнувшись. — Но теперь-то я воротилась, так что уже не важно... Нет ли еще супа?
Потом мы с Вариеном помогли Джеми по хозяйству — накормили и почистили лошадей, вычистили сбрую, наложили свежей соломы... В конце концов Вариен подошел ко мне и нежно, но настойчиво забрал у меня из рук вилы, после чего, взяв меня под руку, отвел в дом. Я была в замешательстве и пыталась было добиться от него, что он замышляет, но он не ответил — лишь шикнул на меня, едва я приоткрыла рот. Настроен он был решительно, но в то же время мне показалось, что его что-то забавляет. Когда же я решила мысленно обратиться к его разуму, то была изумлена глубиною охватывавших его чувств: я ощущала, как от него исходит сильнейшее желание и одновременно — глубокое довольство. Приведя меня в спальню, он запер за собою дверь.