Мама джан
Шрифт:
– Валентин Распутин. У него есть замечательные вещи.
– А кто против? Я не против. «Уроки французского» – это клево. Мне понравилось. Но зачем силком навязывать?.. Про Гарри Поттера все книжки прочел… Ну, «Майн кампф» еще…
Сеня-газетчик даже поперхнулся, услышав это, уставился на Кабана так, как будто динозавра увидел и не просто динозавра, а такого – говорящего.
– Ничего себе! Диапазончик у тебя! – воскликнул он. – Ерофеев… «Уроки французского»… И «Майн кампф»! Зачем «Майн кампф», дорогой ты мой?! Зачем тебе Гитлер, это чудовище?!
– Так ведь я скинхедом был. Все скины «Майн кампф» читают.
– Ты – скинхедом?! Но почему именно скинхедом?!
– По кочану. Меня до двенадцати лет столько раз мудохали, столько шмоток на улицах поснимали. Кто защитит? Никто! А стал скином – ша! Перестали бить…
– Тебя перестали, зато ты сам других бить начал. Да?
– Не без этого. Жизнь заставила.
– Перестань, жизнь его заставила… Мне тоже от жизни досталось… Еще как… Врагу не пожелаю… Что же, и я должен драться, в обидчиков палить из «калашникова», машины взрывать, революции устраивать?..
– У каждого имеется башка на плечах. У тебя своя, у меня своя. Живи своим умом…
– В твоей башке столько понамешано!.. И ума, извини, пока маловато.
– Сколько есть, – окрысился Кабан.
– Ну, и что твой Гитлер? – иронично спросил Сеня. – В каких ты отношениях с ним?
– Он такой же мой, как и твой. Я из скинов два года как вышел.
– Чего же?
– Девчонка у меня была… Любовь, понимаешь… Ну, в общем… прочистила она мне мозги. И потом, как я могу быть скинхедом, если у меня два брата – цыгане.
– Как это? – удивился Сеня и тут же спохватился. – А-а, понял, понял…
Разговор затянулся, Кабану интересно было с Сеней-газетчиком. Он решил закрепить возникшую дружбу, сбегал в супермаркет, купил для Сени бутылку «Путинки», себе взял пару банок коктейля со слесарным названием «Отвертка», девять градусов алкоголя – и общение продолжилось. С того дня они стали частенько беседовать. Под выпивку. Сеня рассказывал о писателях, о книгах, о российской истории, о теперешней идиотской государственной политике. Стихи наизусть читал, он прорву стихов знал. Кабан, как губка воду, впитывал в себя фамилии, названия книг, читал то, что приносил ему Сеня.
Плохо, что Сеня заболел. Ну да ничего, все болеют, а потом поправляются.
Сеня тяжело дышал, измученный кашлем. Привалился спиной к стене, натянул на себя матрас.
– Тебе что-нибудь нужно? – спросил Кабан.
– Да нет вроде… Сигарет бы, правда… Мне легче, когда курю.
У Кабана остались две сигареты. Он отдал их Сене.
– Мы пойдем, ладно? Умудохались сегодня. Да и поздно.
– Идите, идите. Завтра приходите.
– Ясный пень, придем. Курево тебе принесу.
Кабан и Рина попрощались с Сеней и отправились спать на двенадцатый этаж. Спускаясь по лестнице, Рина задержалась и задумчиво сказала:
– Он совсем как моя мама… Перед самой смертью…
– Не каркай!
Кабану очень не понравились ее слова.
– Ложись со мной рядом, Рина, – предложила Оленька, когда они вернулись.
– Ага, щас! – возразил ей шепотом Кабан. – Мы по-другому ляжем… С краю – ты, потом я, потом она, а возле стены Медведь!
– Зараза, ты, Кабан.
– Тише!
– Блядь, ебучие рога! Заткните хавальники! – цыкнули этажом ниже.
– Все, все, Артемыч, спи, – откликнулся Кабан, узнав голос бомжа.
Угомонилась ночлежка. Заснула. Храпели, стонали, вскрикивали, скрежетали зубами, смеялись, плакали во сне ее обитатели.
– Кабан, а Кабан! – тихонько позвала Оленька.
– Че те?
– Трескацца будешь?
– Не-е – хорош на сегодня!
– А я буду… Дай!
Кабан порылся в карманах и протянул Оленьке баян с ампулой. Должок вернул. Пока Оленька казнилась, пытаясь найти в темноте вену, Медведь успел утухнуть, повернувшись носом к стенке. Кабан неожиданно обнял Рину. Она вздрогнула, но скорее от удивления.
– Не бойся! Я тебя согрею.
– О-о… – протянула Оленька, причем непонятно, то ли она словила приход, то ли поняла, как именно Кабан хочет согреть Рину.
А он тем временем уже запустил руку под кофту Рине и полез под лифчик.
– Нет! – твердо сказала Рина.
– Да хорош те, че ты, как целка?!
– Вот именно, что целка. И пока хочу такой остаться.
– Да, ты че? В натуре, что ли?
– Угу…
Кабан просто офигел. В этом подъезде все спали со всеми и, чтобы в пятнадцать лет кто-то на вокзале еще был целкой… такого просто быть не могло.
Он убрал руку.
– Ну, извини… А может, тогда так поразвлекаемся?
– Я же не совсем в твоем вкусе. Сам сказал. Никто за язык не тянул.
– Ты не смешивай вкус с сексом. Одно другому не мешает…
– А мне, значит, мешает.
Оленька тем временем уже поставилась. Ее взяло.
– Кабан-Ебун, блядь, копыта свои убери от нее! – вступилась она за Рину. – Ну, не хочет она! Непонятно, что ли? Ну, целка же… Че ты такое промораживаешь? Забыл, что Вага сказал?
– Женщина, знай свое место! – рыкнул Кабан, раздосадованный отказом Рины.
– Эй, вы там… бля… дадите людям спать или нет?! – донеслось снизу.
– Не напрягай девушку, – уже шепотом продолжала Оленька, расстегивая ему ширинку. – Давай я тебя поласкаю, пока вмазанная.
– Давай, – вздыхая, согласился он. – Хрен тебя разберет, лесби ты или не лесби?
– Это мои проблемы. Я разная. Тащусь, как хочу… Ты же знаешь.
– Ну и не отвлекайся тогда…
Рина свернулась калачиком и, едва успела закрыть глаза, улетела в сонное царство.
Электронные часы на руке у Медведя заверещали. Противно так. Медведь ставил будильник на шесть утра. Кабан мгновенно вскочил, посмотрел на свои – бляха-муха, шесть тридцать! Медведь медленно просыпался, позволяя себе понежиться пару лишних минут. Шоника уже след простыл.