Мама и смысл жизни

Она опять кивнула.

— Я очень тронут, что ты принесла этот сон, — сказал Эрнест. — Это знак твоей веры в меня и в то, что мы делаем вместе. Это хорошая работа, отличная.

Он помолчал.

— Может, теперь поговорим про словарь?

Мерна рассказала о том, как погибла в огне ее поэтическая карьера времен детства, и о том, что ей все больше хочется писать стихи.

— Когда я записывала свой сон, я знала, что вы спросите про дыру и миндалины, поэтому поискала в словаре интересные слова.

— Похоже, ты чего-то от меня хотела.

— Наверное, хотела вызвать интерес. Мне надоело быть скучной.

— Это твои слова, а не мои. Я ничего такого не говорил.

— Все равно, я уверена, что вы так обо мне думаете.

— Я к этому вернусь, но давай сначала рассмотрим еще одну подробность — нимб вокруг головы доктора.

— Нимб. Да, это интересно. Наверное, вы у меня теперь в ряду положительных героев.

— Значит, ты обо мне теперь лучшего мнения. И, возможно, хочешь

подойти поближе. Но тебя пугает, что если мы сблизимся, я узнаю о тебе что-то постыдное: может, про пустоту внутри, может быть, что-то еще — про твою взрывную злость, ненависть к себе. — Он посмотрел на часы. — Прости, нам нужно остановиться. Время просто пролетело. Сегодня опять отлично поработали. Ты молодец.

Тяжелая работа продолжалась. Час за часом качественной терапии. Неделя за неделей. Эрнест и Мерна достигали новых уровней взаимного доверия. Она раньше никогда не рисковала так раскрываться; он был невероятно польщен, что стал свидетелем ее преображения. Именно ради такого Эрнест выбрал профессию психотерапевта. Через четырнадцать недель после рассказа о Мерне на семинаре по контрпереносу доктор Лэш опять сидел у стола с микрофоном в руке и готовил очередной доклад.

Говорит доктор Лэш. Заметки для семинара по контрпереносу. За прошедшие четырнадцать недель и моя пациентка, и терапевтический процесс претерпели поразительные изменения. Терапия как будто распадается на две стадии: до и после моего злополучного замечания о майке.

Всего несколько минут назад Мерна вышла из моего кабинета. Я заметил собственное удивление, что час пролетел так быстро. И мне было жаль, что она уходит. Поразительно. Раньше мне было с ней скучно. Теперь она живая, интересная собеседница. Я уже несколько недель не слышал от нее нытья. Мы много болтаем — она так остроумна, что мне трудно за ней угнаться. Она открыта, интроспективна, приносит интересные сны, даже выискивает в словаре необычные слова. Время монологов прошло: она остро ощущает мое присутствие, и наш процесс стал гармонично интерактивным. Я жду ее прихода с таким же нетерпением, как и прихода любого другого пациента — а может, и с большим.

Вопрос на шестьдесят четыре доллара: как же мое замечание насчет майки вызвало такую перемену? Как восстановить и интерпретировать события этих четырнадцати недель?

Доктор Вернер был уверен, что замечание насчет майки было вопиющей ошибкой, что оно должно было погубить терапевтический союз. На этот счет он в корне ошибался. Моя бездумная, бесчувственная шутка стала поворотным пунктом нашей терапии!

Но доктор Вернер был прав — еще как прав — насчет способности пациентов улавливать контрперенос терапевта. Мерна уловила практически дословно все чувства, возникшие у меня в результате контрпереноса — все, о чем я рассказывал на прошлом докладе. С невероятной точностью. Достаточно для того, чтобы сделать из меня последователя Кляйн. Она ничего не пропустила. Предъявила мне каждую мысль. Я был вынужден признаться ей во всем, о чем я говорил группе в день моего доклада. Может быть, в парапсихологии и вправду что-то есть. Что с того, что исследователи не смогли воспроизвести эти явления? Такое удивительное происшествие просто доказывает, что эмпирические исследования ни на что не годны.

Чем же вызвано такое улучшение? Чем же еще, как не отрезвляющим влиянием моего замечания о майке? Этот случай продемонстрировал мне, что в терапии есть место и для жестокой честности, для того, что в практике Синанон называется «суровой любовью». Но терапевт должен поддержать ее делом. Должен присутствовать. Должен быть честным с пациентом. Для этого нужны хорошо установившиеся терапевтические отношения, которые позволят терапевту и пациенту пережить неминуемую бурю. В наши дни повальных судебных исков это требует отваги. Последний раз, когда я делал доклад про Мерну, кто-то — кажется, Барбара, — назвал комментарий про майку «шоковой терапией». Я согласен: именно так. Он радикально изменил Мерну, и в послешоковый период она мне стала нравиться гораздо больше. Мне импонирует упорство, с которым она вцеплялась в меня и требовала обратной связи. Она очень отважный человек. Должно быть, она почувствовала, что я ею восхищаюсь. Люди любят себя, когда видят свой образ, любовно отражающийся в глазах человека, который им небезразличен.

Пока Эрнест диктовал заметки к семинару, Мерна ехала домой, тоже думая про встречи последних недель. «Отличная, качественная работа,» — сказал доктор Лэш, и так оно и было. Мерна гордилась собой. За последние несколько недель она открылась как никогда раньше. Она шла на огромный риск; она вытащила на свет и обсудила с доктором Лэшем все аспекты их отношений. Кроме, конечно, одного: она так и не рассказала ему, что подслушала его диктовку.

Почему? Сначала просто ради возможности мучить доктора его собственными словами. Честно говоря, Мерне доставляло удовольствие лупить его по голове своим тайным знанием. По временам — особенно когда он казался таким самоуверенным, самодовольным, не сомневающимся в собственном всезнании — она развлекалась,

представляя себе его лицо, когда она наконец все расскажет.

Но все изменилось. В прошедшие несколько недель они сблизились, и ей стало совсем не весело. Тайна уже тяготила Мерну, язвила ее, как заноза, которую хочется выдернуть. Мерна даже репетировала признание. Несколько раз она входила в кабинет доктора, делала глубокий вдох, собираясь рассказать всё… Но так и не рассказала. Частично потому, что ей было стыдно за то, что она так долго скрывала эту историю. Частично потому, что на самом деле не хотела огорчать доктора. Он играл с ней честно; не отрицал ничего из тех вещей, которыми она приперла его к стенке, или почти ничего. Он старался для ее блага. Зачем теперь его огорчать? Причинять ненужную боль? Эти соображения были продиктованы заботой. Но были и другие. Ей нравилось ощущать себя волшебницей, тайное знание ее возбуждало.

Ее склонность к секретам выразилась совершенно непредсказуемым образом. Она стала проводить вечера со словарем в руках, за написанием стихов, кишащих образами обмана, секретов, столов с откидным верхом и потайных ящиков. Интернет стал идеальным выходом, и Мерна опубликовала множество стихов на сайте singlepoet. [20] com.

Смотрю вверх на запечатанные соты — ящички набухшие медом тайнКогда вырасту у меня будут свои палаты наполню их взрослыми тайнами

20

одинокий поэт (англ.)

Тайна, которую она так и не раскрыла отцу, словно увеличилась в размерах. Мерна как никогда чувствовала присутствие отца. Его худая, согбенная фигура, его медицинские инструменты, его стол со всеми секретами таили в себе особую притягательность, и Мерна попыталась выразить это в стихах.

Сутулая фигура ушла навсегдастетоскоп в паутинесафьян кресла в кракелюрахстол с откидным верхом переполнен тайнами и ароматоммилых, мертвых пациентовболтающих в темнотепока их не заглушат солнечные копья утрапронзят пыльосветят деревянный стол, который,как луг, где прежде танцевали феи,теперь зеленеет, пустой,но еще помнит людские времена.

Мерна не делилась этими стихами с доктором Лэшем. Ей и без того было о чем поговорить на сессиях, и ей казалось, что стихи будут ни к чему. Кроме того, стихи могли бы вызвать вопрос, откуда взялась тема тайны, и ненароком привести к разоблачению насчет кассеты. Иногда Мерна беспокоилась, что ее скрытность вобьет клин между ней и доктором. Но уверяла себя, что справится.

Кроме того, она не нуждалась в том, чтобы доктор Лэш одобрил ее стихи. Она получала достаточную поддержку в другом месте. Сайт singlepoet.com кишел одинокими поэтами мужского пола.

Жизнь била ключом. Мерна больше не засиживалась вечерами на работе. Она неслась домой и открывала электронный почтовый ящик, набитый хвалебными отзывами о ее стихах и ее освежающей прямоте. Похоже, она поторопилась сбросить со счетов сетевые отношения как слишком обезличенные. Может быть, как раз наоборот. Может быть, сетевая дружба истиннее, глубже, так как не зависит от чисто внешних, физических атрибутов человека.

Электронные поклонники, хвалившие стихи Мерны, не забывали приложить ссылки на свои профили и номера телефонов. Самооценка Мерны взмыла к небесам. Мерна читала и перечитывала письма поклонников. Она коллекционировала всё: хвалебные отзывы, анкеты, телефонные номера, информацию. Она смутно помнила, что доктор Лэш упрекал ее за «извлечение информации из банка данных». Но ей нравилось коллекционировать. Она разработала детальную систему показателей для оценки поклонников — потенциал роста доходов, влиятельность в компании, поэтический талант, а также личные характеристики — открытость, щедрость, способность выражать свои чувства. Кое-кто из поклонников уже просил о встрече лицом к лицу — выпить кофе в одном из кафе Кремниевой долины, прогуляться, пообедать, поужинать.

Пока нет — Мерне нужны были дополнительные данные. Но уже скоро.

Проклятие венгерского кота

— Скажите, Хэлстон, почему вы хотите прервать терапию? Кажется, мы только начали. Сколько у нас было сессий — три? — Эрнест Лэш пролистал страницы журнала, куда записывал пациентов. — Правильно. Сегодня — четвертая.

Терпеливо ожидая ответа, Эрнест глядел на серый галстук пациента, разрисованный какими-то инфузориями, на серый жилет с шестью пуговицами. Эрнест пытался вспомнить, когда он последний раз видел пациента в деловом костюме-тройке или галстуке с узором «огурцами».