Мама и смысл жизни
Шрифт:
Хорошо. Каша в голове улеглась, и Мерна мысленным взором увидела лицо доктора Лэша — сначала он улыбался и внимательно смотрел на нее, потом нахмурился и отвернулся. За последние несколько недель, с тех самых пор, как Мерна подслушала его диктовку, ее чувства к нему скакали как бешеные. Одно надо сказать в его пользу, подумала она: он упорный. Он, бедный, у меня висит на канатах уже несколько недель. Я его гоняю до пота. Снова и снова швыряю ему в лицо его собственные слова. Но он не сдается. Держится. Не бросает полотенце на ринг. И не юлит — не выворачивается, не пытается врать, как я бы сделала
Мерна очнулась как раз вовремя, чтобы перейти на шоссе 380, и снова без усилий погрузилась в мысли. Интересно, что сейчас делает доктор Лэш? Диктует? Заметки про нашу сегодняшнюю сессию? Складывает их в ящик стола? Или просто сидит у стола, вот в эту самую минуту, и думает про меня. У этого стола. Папин стол. Интересно, папа сейчас обо мне думает? Может быть, он все еще где-то есть, и смотрит на меня. Нет, папа стал прахом. Голый блестящий череп. Кучка праха. И все его мысли обо мне — тоже прах. Даже меньше чем прах — электромагнитные волны, давно затухли без следа. Я знаю, папа, наверное, меня любил — он об этом всем говорил, тете Эйлин, тете Марии, дяде Джо — только мне так и не сказал. Жаль, что я этого так и не услышала.
Мерна съехала с шоссе и остановила машину на площадке обозрения, откуда открывался вид на всю долину, от Сан-Хосе до Сан-Франциско. Посмотрела вверх сквозь лобовое стекло машины. Что за дивный день сегодня. Большое небо. Какие слова к нему подходят? Величественное — простирается — слои облаков. Прозрачные ленты облаков. Нет, светлые. Это лучше. Мне нравится это слово. Светлые — светлые ленты облаков. Или лучше — завеса облаков, подобных флейтам. Ветер взбивает белое масло облаков, что зыблются нежными волнами. Неплохо. Неплохо. Мне нравится.
Мерна достала ручку и записала эти строки на обороте найденной в бардачке розовой квитанции из химчистки. Она завела машину и уже хотела ехать, но заглушила мотор и опять погрузилась в размышления.
А что, если бы папа сказал эти слова? «Мерна, я тебя люблю… Мерна, я тобой горжусь… я тебя люблю… люблю… Мерна, ты лучше всех… лучшая дочь, лучше не бывает». Что тогда? Все равно прах. Слова истлевают даже быстрей мозгов.
Так что же с того, что он не сказал эти слова? А ему их кто-нибудь когда-нибудь говорил? Родители? Никогда. Судя по тому, что я о них слышала — отец хлестал бурбон и умер желтушный и молчаливый. Мать после этого еще два раза выходила замуж, снова за алкоголиков. А я? Я когда-нибудь ему это говорила? Я вообще кому-нибудь когда-нибудь это говорила?
Мерна вздрогнула, выдернула себя из забытья. Как это непохоже на нее, такие мысли. Такие выражения, поиски красивых слов. И воспоминания об отце. Это тоже странно: она редко вспоминала о нем. И где же ее решимость сосредоточиться на докторе Лэше?
Она попробовала снова. На миг она представила доктора у стола с убирающимся верхом, но его заслонил другой образ, явившийся из прошлого. Поздняя ночь. Мерне уже давно пора уснуть. Она крадется по коридору. Из-под двери родителей пробивается свет. Тихие, интимные голоса. Бормочут ее имя. «Мерна.» Они, должно быть, лежат под толстым пуховым одеялом. Постельные
А теперь, подумала она, глядя на свой плейер, я овладела этой тайной. Эти слова теперь принадлежат мне. То, что он сказал в конце сессии — как там? Она вставила кассету, перемотала в течение нескольких секунд и стала слушать:
…Мерна. Послушай меня очень внимательно. Ты собираешь и копишь. Ты накапливаешь информацию, которую я тебе даю, но ничего не даешь взамен! Я знаю, что ты пытаешься строить со мной отношения по-новому, но все равно я не могу сказать, что ты вовлечена. Я пока не чувствую, что ты воспринимаешь меня как личность — я для тебя что-то вроде банка данных, из которого ты извлекаешь информацию.
Извлекаю информацию. Банк данных. Она кивнула. Может, он и прав.
Она завела машину и вернулась на шоссе 101, идущее в южном направлении.
В начале следующей встречи Мерна сидела молча. Эрнест, нетерпеливый, как всегда, попытался ее подтолкнуть:
— О чем ты думала в последние несколько минут?
— Наверное, гадала, с чего вы начнете встречу.
— А чего бы ты хотела, Мерна? Если бы тебе явился джинн и исполнил твое желание, как бы ты хотела начать эту встречу? Какое заявление или вопрос были бы идеальны?
— Вы могли бы сказать: здравствуй, Мерна, я искренне рад тебя видеть.
— Здравствуй, Мерна. Я сегодня искренне рад тебя видеть, — немедленно повторил Эрнест, скрывая свое изумление. В прошлые встречи такие хитроумные гамбиты неизменно повисали в воздухе, и сейчас он задал вопрос почти без надежды на успех. А то, что он и в самом деле рад ее видеть — еще большее чудо.
— Спасибо. Очень мило с вашей стороны, хотя и не совсем точно.
— А?
— Вы вставили лишнее слово, — объяснила Мерна. — «Сегодня».
— И это значит…?
— Помните, доктор Лэш, что вы мне всегда говорили: вопрос — не вопрос, если ты знаешь ответ.
— Ты права, но сделай мне одолжение. Не забывай, у терапевта особые привилегии.
— Ну хорошо. «Сегодня» означает, что вы не всегда были рады меня видеть.
Неужели, подумал Эрнест, еще недавно я считал Мерну полной тупицей в межличностных отношениях?
— Продолжай, — улыбаясь, сказал он. — Чем это может объясняться?
Она заколебалась. Ей совсем не хотелось, чтобы сегодняшний сеанс пошел в этом направлении.
— Мерна, попробуй. Попробуй ответить что-нибудь на этот вопрос. Как ты думаешь, почему я не всегда рад тебя видеть? Можешь использовать метод свободных ассоциаций: скажи первое, что придет в голову.
Молчание. Она чувствовала, как слова шевелятся в ней, накапливаются. Она попыталась выловить отдельные слова, удержать их, словно плотиной, но их было слишком много, и они текли слишком быстро.
— Почему вы не рады меня видеть? — взорвалась она. — Почему? Я знаю, почему. Потому что я неделикатная, вульгарная, и у меня плохой вкус…