Мама мыла раму

Кабыш Инна Александровна

8

Прощай! Ни в чем не упрекну. Я наперед тебя прощаю. Я подойду сейчас к окну и буду ждать. Я обещаю. Хоть уезжай, хоть уплывай, хоть улетай в свое далёко. Кого-то где-то убивай иль кем-то будь убит жестоко. Опохмелись в чужом пиру иль переспи со всей Россией, всегда впущу. Не отопру, лишь если стану некрасивой.

9

Я ждала

не больше, чем другие. Я любила не сильней других. …А деревья до того нагие, кажется, содрали кожу с них. Как же раньше я не замечала, что сто лет назад заметил Фет, то ли раньше горя было мало, а сегодня вижу на просвет, а сегодня различаю стуки, что чужие издают сердца. …Я терпела не страшнее муки — просто я терпела до конца.

10

А в Воскресение Прощеное, свою гордыню истребя, я за тебя — ведь я ж крещеная! — прошу прошенья у себя. Юродивая или дура я — лишь умной быть не дай мне Боже! — я столько за тебя придумала: чего уж там — прощеньем больше…

Тамарин двор

1

Я снимаю нынче дачу старую, я живу бок о бок с баб-Тамарою. Баб-Тамара — золото-брильянт. И один лишь у нее талант, но такой, что стоит наших всех. У соседей — песни-пляски-смех. А у нас покой и тишина. И мой стол — у самого окна. Из него — немытого, без штор — станция видна — Шатураторф.

2

Все не свое мое — заемное: и эта дача, и этот сад, и это небо над ним огромное, и эти сливы, что в нем висят. И это чучело огородное, и шланг змеящийся, и струя. Вот и в стихах моих слова — народные и только музыка одна моя.

3

Больше нет у нас очередей, только эта вот — в дачный ларек: и, казалось бы, столько людей и когда еще выйдет твой срок. Но то этот исчезнет, то тот: вроде был — и уже его нет. — Ваша очередь! — кто-то зовет, и из тени выходишь на свет.

4

Я принесу тебе воды в бутылке из ларька: невелики мои труды, вода моя легка. Ведь кто-то матери моей в небесном том краю сейчас дает вот так же: «Пей!» как я тебе даю.

5

Красота — это страшная сила, а горбатых исправит могила. Но глядишь на красивых в гробу — и где, скажите мне, их красота? …Я живу у Тамары-горбуньи, как за пазухой у Христа.

6

Смотрит «Время» нищая старуха, хоть глаза давно уже не те, хоть уже и слышится вполуха: что ей в нем — на финишной черте? А она жалеет террористов, но не всех, а только молодых: «Это с автоматом он неистов, а без автомата он жених…» И скинхедов жалко ей, и черных: «Тоже люди», — говорит она. А еще артистов и ученых: то-то жизнь, поди, у них трудна. Не клянет погодные прогнозы: «Это нам дожди одна беда, а они, — кивает на березы, — а оно», — на поле у пруда. Обещают повышенье пенсий — «Вот спасибо, — говорит, — сынок — президенту. — Деньги, чай, полезней мог потратить». — Господи, не мог!

7

Баб Тамара сидит над кроссвордом, рядом белый мурлыкает кот, под шатурским сидит небосводом вечность, кажется, всю напролет. И дожди собираются в ванну, что ржавеет в саду у нее, и цветы зацветают и вянут, и то сохнет, то мокнет белье. Покраснеет малина и снова помаленечку сходит на нет… А она ищет нужное слово, как Последний Великий Поэт.

Новогоднее

Лене

В далеком дачном городке у разгорающейся печки в гостях, а значит, налегке, когда с собою только свечки, шары, гирлянды, мишура, для всех и каждого подарки. Часы двенадцать бьют — «ура»! На дачах фейерверки ярки, при том, что в дефиците свет. Мороз и елка. С винегретом. И может, смысла в этом нет. …Но смысла нет не только в этом.

«Любимый мой играл в рулетку…»

Любимый мой играл в рулетку — и дни, и ночи напролет. А я ревела — впрочем, редко. А я ждала — за годом год, хотя надежды было мало, ведь страсть, она до гроба страсть. Я просто ясно понимала: без нас двоих ему пропасть.

«Но если нет у смерти жала…»

Сыну

Но если нет у смерти жала, то, значит, нам нельзя не быть… Я не затем тебя рожала, чтобы налил воды попить. Я не затем стихи писала, чтоб заглушить загробья тишь. Ведь жизни не бывает мало: ее, брат, столько — не вместишь.

«У меня, как у всех, нынче есть свой e-mail…»

У меня, как у всех, нынче есть свой e-mail, нынче есть, как у каждой собаки, мобила. Но кто письма писал, тот теперь онемел, и ушел, кто звонил и кого я любила. И уходит день за день земля из-под ног, мои дети уходят — свои и чужие. Только вскрикнешь по-бабьи: «Куда ты, сынок?..» А они всё идут — все такие большие. Даже буквы срываются нынче с листа и летят, словно клин, а потом — словно точка… Я стою на ветру, я совсем сирота, одиночка ли мать, капитанская ль дочка, хоть горшком назови, хоть совком — не боюсь: я как мертвый, который не ведает сраму. …А ночами мне снится Советский Союз, тот, где мама моя моет вечную раму.