Мама на выданье
Шрифт:
— Беда в том,— ответил я ему, рассчитываясь,— что для нее еще не открыли никакого «Баттерсейского центра».
— Это верно,— отозвался он смеясь.— Придется держать ее дома. Удачи, приятель.
Поднявшись в номер, я разложил на кровати свой лучший костюм и чистую рубашку, присоединил к ним потрясающий галстук — нежданный подарок из Лиссабона от мужа моей сестры, проверил, целы ли мои носки и начищены ли ботинки. Посещение ресторана с Урсулой неизбежно оборачивалось для меня душевными травмами, посему я желал быть уверенным, что сам не нарушу
Ровно в час я был в «Дорчестере» и уже поправлял галстук, ожидая перед входом в ресторан появления Урсулы, когда ко мне быстро подошел знакомый старший официант.
— Добрый день, Себастьян,— весело поздоровался я.
– Добрый день, сэр. Мадам ждет вас за столиком.
Я насторожился. Урсула никогда не приходила вовремя, не говоря уже о том, чтобы явиться раньше времени. Себастьян проводил меня к столику на четыре персоны, однако Урсулы не было видно.
— Возможно, мадам вышла в туалетную комнату,— предположил Себастьян.
Я опустился на стул, придвинулся к столу вплотную и уперся ногами во что-то металлическое. Приподнял скатерть и увидел направленный на меня из клетки неприязненный взгляд Моисея. В двух колких словах он дал понять, где мне следует быть. Я похолодел. Себастьян, глядя на потолок, тщетно пытался спрятать улыбку за картой вин.
— Что это такое, черт побери? — спросил я.
— Если не ошибаюсь, это птица, принадлежащая мадам,— учтиво сообщил Себастьян.— Из семейства попугаев, насколько мне известно. Мадам принесла ее с собой и пожелала поместить под столом. Мне было сказано, что птицу зовут Моисей. Когда ее проносили через фойе, она... э... разговорилась, причем, учитывая ее имя, употребляла совсем не библейские слова.
— Будто я не знаю,— с горечью произнес я.— Но каким образом, черт возьми, вы ухитрились внести ее сюда, не оскорбив слух всех ваших гостей?
— При помощи обернутой вокруг клетки салфетки,— объяснил Себастьян.— Мадам сказала, что темнота действует на птицу успокаивающе, как снотворное, лишая, так сказать, дара речи. Похоже, так оно и есть. Если не считать услышанной вами реплики, она воздерживалась от замечаний с тех пор, как ее поместили под стол.
— Но зачем, черт возьми, она вообще принесла ее сю-вспылил я.
— Возможно, я ошибаюсь, сэр, но мне кажется, мадам решила сделать вам сюрприз.
— Сюрприз, мне? — фыркнул я.— Не нужна мне эта проклятая птица, хотя бы к ней приложили горшок золота!
— Должен сознаться...— начал Себастьян.— А вот и мадам. Она, несомненно, объяснит, зачем здесь очутился... э... Моисей, если мне будет позволено называть его только по имени.
Я отметил веселые искорки в его глазах.
— Себастьян,— сказал я,— мартини для мадам, двойное виски и минеральную воду для меня. Да, и если у вас есть настойка «боли-голова», принеси стаканчик для попугая.
Он поклонился и выдвинул стул для приближающейся к столу причины всех моих бед.
— Привет, милый! — воскликнула она.— Ты рад, что я нисколечко не задержалась?
— Вы оба не задержались,— зловеще произнес я. Урсула виновато попятилась.
— О, так ты уже видел Моисея? — осведомилась она с напускной беспечностью.
— Попробуй его не заметить,— едко вымолвил я.— Эта чертова клетка ободрала носки моих тщательно начищенных ботинок, и в левый ботинок непрерывно сыплется песок вместе с тем, что, насколько я разбираюсь в садоводстве, называется семечками. Впрочем, с такой же вероятностью это может быть пометом. С какой стати, позволь мне спросить, Моисей непременно должен участвовать в трапезе вместе с нами?
— Ну же, милый, не надо на меня сердиться. Ненавижу, когда ты начинаешь сердиться, кричать и фыркать, точно этот бун Ахиллес.
— Аттила,— поправил я, не в силах добавить, что вместо «бун» следовало сказать «гунн».
Устремленные на меня глаза Урсулы наполнились влагой, и две огромные слезы, яркие, как падающие звезды, скатились вниз по щекам.
— Милый,— хрипло заговорила она,— мне так тяжело пришлось, не будь так жесток со мной.
Я был уже готов смягчиться, когда она добавила: — И с бедным Моисеем.
К счастью, появившиеся в эту минуту напитки помешали мне высказать все, что я думал о «бедном Моисее». Я молча поднял свой бокал, а Урсула выжала из источников, что кроются «в непостижимых мужчине глубинах», еще две слезы невероятной величины. Сердце мое было готово растаять под действием такого проявления чувств (разумеется, ложного), но тут к нам подошел Себастьян, держа в руках меню.
— Сэр, мадам,— сказал он, вручая нам с легким поклоном по экземпляру,— сегодня мы можем предложить вам превосходные блюда. Очень хороши жареные почки молодого барашка, есть особенно крупные, сочные устрицы...
— А как насчет жареных попугаев? — перебил я его.— Желательно серых из Западной Африки.
Урсула свирепо уставилась на меня.
— Попугаев не едят,— сказала она.
— Почему же, в Западной Африке еще как едят,— возразил я.
— По поводу вашего вопроса, сэр,— мягко вмешался Себастьян.— В нашем меню нет попугаев. Нам объяснили, что у них жесткое, неудобоваримое мясо, кроме того, оно воздействует на человека так, что он начинает разговаривать во сне.
Мы с Урсулой рассмеялись, и за столом воцарился мир.
— Объясни мне все-таки, почему я должен завтракать в «Дорчестере» в обществе птицы, которую мой приятель таксист назвал порнографическим попугаем? — спросил я.
— Понимаешь, милый, он был благополучно доставлен в мой номер, хотя мне пришлось заплатить носильщику щедрые чаевые, потому что Моисей назвал его... ладно, неважно, как он его назвал. Как бы то ни было, мне понадобилось выйти за покупками, взять себе кое-что и фрукты для Моисея. Тут я заметила, что в его блюдечке не осталось воды, а он явно хотел пить, поэтому я налила ему водки с тоником из холодильника, который стоит в спальне...